Он был сердит еще и потому, что понял: ему хотелось все-таки пирога с капустой и яйцами. Рыбная начинка было вполне ничего себе, но язык и нёбо, приняв на себя первый кусок, так ощутимо огорчились, тут же вообразив себе нежный яично-капустный вкус, что собственная слюна показалась Н. горькой. Но он не хотел говорить об этом жене и расстраивать ее, изливался в другом.
– И наверняка половина рассказов будут о том, как русская женщина преодолевает тяжкую русскую долю, и в этом ее высшее русское предназначение! Типа: я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик! А вторая половина – о бабьей самоотверженной любви к неблагодарным мужьям и детям! Надоело! Самое правильное – написать рассказ о том, как сидит какой-то там писатель и вымучивает рассказ, но написать его не может! Потому что – никому не надо!
– Отличная идея! – сказала жена.
– Ты серьезно?
– Почему нет?
– Ты издеваешься? Люди будут стараться, что-то сочинять, потом и кровью, всем сердцем, а тут умник: да фигня это все, что вы делаете! Кем я буду выглядеть?
– Свободным и наглым. Сам говорил: творец должен быть свободным и наглым.
– Как для тебя все просто! – вскипел Н. – Завидую, честное слово! Вот, кстати, в чем главное отличие женщин от мужчин: для вас все просто! Я в Википедию статью напишу. Или две. Первая: мужчина – гомо сапиенс, у которого на всё есть вопросы. Женщина – гомо сапиенс, у которого на всё есть ответы!
– Лихо. На статью не тянет, но формулировки хорошие. Правда, извини, не скажешь, что очень ново. Инь и Ян, давно придумано. Стихия вопрошающая и стихия отвечающая.
– Кто бы сомневался!
– Тебе пирог не нравится?
– Да! Извини. Я с капустой и яйцами хотел.
– Но я же предложила…
– Ты бы слышала, как ты предложила! Вот, между прочим, еще одно ваше отличие, самое существенное: когда вы что-то предлагаете, вы фантастическим образом умеете намекнуть, что именно вы хотите, чтобы выбрали!
– А мужчины не умеют?
– Нет! Мы простодушнее и доверчивей! Кофе есть?
– Опять растворимый?
– Когда это я после обеда растворимый кофе пил?
– Через раз.
– Ладно. Я капризный, я самодур, прости, заел твою жизнь! Спасибо, было очень вкусно!
Поднявшись наверх, Н. открыл заветную дверку, выбрал бутылку, налил, выпил, сел в кресло – подальше от стола с компьютером. Глядел на бледное небо за окном, и это небо, где облачность была растворена, как молоко в воде, тревожила, несмотря на разлившееся в груди тепло, – тем уже тревожила, что взгляду не за что было зацепиться; а там, за этим ближним серым небом, было небо дальнее, синее, а за синим, если подумать о космосе, совсем далекое, черное и неживое. И Н. вдруг всем собой, от пяток до темечка, по которому пробежались морозные мурашки, ощутил безнадежность и бездонность этого мертвого пространства: оно, если подумать, совсем рядышком. Где там стратосфера у нас кончается, километрах в тридцати, что ли, от Земли? Ближе, чем от дома до Москвы! А потом что, сразу вакуум или что-то переходное? Не помню, вернее, не знаю, – ухвативший, как и многое другое, верхи от разных наук и ни в чем не разбирающийся досконально, кроме как в словах, – да и те сегодня подвели!
Н. стало страшно. Какой, к черту, выбор, подумал он, если все наперед определено и назначено? Как космос. Мы прейдем, он останется, тупо моргая черными дырами.
Но, казалось, именно там, в безликом сером небе таилось то, что можно, можно, можно и нужно выразить словами – но сперва хотя бы приблизительно поняв, что это.
Устав так, будто весь день тяжело работал, Н. поднялся, опираясь на подлокотники, медленно, шаркая (и ему даже понравилось старчески шаркать!) подошел к дверке, открыл и неторопливо выпил, а потом выпил еще.
Одевшись потеплее и извинившись перед женой, поцеловав ее в щеку, Н. пошел гулять в саду по тропинкам, расчищенным вчера, после снегопада, – он с удовольствием вспоминал свое вчерашнее удовольствие. Ему было легко и хорошо, как всегда, когда он избавлялся от необходимости делать что-то неприятное. Надо просто жить, да и все, думал Н.
Или жена все-таки права: обнаглеть и написать рассказ о том, как не был написан рассказ?
