Христос с тысячью лиц - страница 38

На самом деле картина была принципиально другой. Самым логичным местом для бегства после преследований для арамейскоговорящих последователей Иисуса были именно арамейскоязычные земли за Евфратом.

Эдесса и Антиохия находились всего в 300 км друг от друга, но в них вел принципиально разный путь. Путь в Антиохию лежал по римским владениям: Антиохия находилась в 600 км морем от Кесарии, и еще 130 км пешком надо было пройти в Кесарию из Иерусалима.

Путь в Эдессу шел по ту сторону римской границы, по набатейским землям, правители которых в 30-х гг. н. э. были резко враждебны династии Ирода и постоянно укрывали у себя сражавшихся с ним «разбойников». А сама Эдесса была, по сути, первым арамейскоговорящим оазисом, который ждал путников за Евфратом.

Первый путь был, несомненно, удобней и проще для бродячих пропагандистов, призванных просвещать и обращать евреев в синагогах. К их услугам были римские постоялые дворы и великолепная система дорог и морских перевозок. Второй путь был единственно возможный для вооруженных групп.

Именно верующие в Иисуса евреи «принесли христианство в Месопотамию и далее на восток, тем самым положив основание семитскому, арамейскоговорящему, сирийскому христианству», – писал еще в 1968 г. Жиль Киспель{121}. Более того, от Кумрана до Эдессы шла прямая линия{122}. «Традиция, связанная с Фомой, была древнейшей формой сирийского христианства»{123}.

Эта традиция проявлялась во многом. Прежде всего в самом оригинальном имени апостола, Иуда, которое сохранилось в эдесском христианстве, но исчезло в канонических Евангелиях. Проявлялось оно и в том, что именно «Евангелие от Фомы» сохранило в себе древнейшую форму, в которой в назорейской среде распостранялись слова Иисуса, – а именно, форму логой, коллекций изречений. Эта форма была чужда будущим ортодоксам, и они смогли адаптировать ее, только вставив гностические изречения Q в изобретенную Марком форму остросюжетного Евангелия{124}.

Даже самые осторожные исследователи вынуждены признать, что «сирийское христианство долго сохраняло некоторые черты, которые могут быть объяснены происхождением из совершенно еврейского вида христианства»{125}.

Это касалось и его аскетизма, и его терминологии, и даже его архитектуры. Так, многие ранние сирийские церкви имели в центре своем возвышение, называемое бема, которое явно было позаимствовано из синагоги{126}.

«Можно иногда только изумляться, – пишет Киспель, – как не могли более ранние поколения видеть то, что мы сейчас видим так ясно»{127}.

На самом деле ничего изумительного в этом нет. Наличие за пределами империи огромных и разнообразных пластов не-павловского и анти-павловского христианства противоречили главному тезису классической библеистики – о маленьком незаметном пророке Иисусе, который был обязан своей посмертной славой исключительно «второму основателю» христианства Павлу.

Нога Павла ни разу не ступала за пределы империи, и это было естественно. Даже внутри нее он постоянно подвергался нападениям со стороны ревностных иудеев, которые чуть не забили его до смерти в Листре и в Фессалониках, напали на него в Иерусалиме, послали сорок каких-то мрачных террористов, поклявшихся ни пить, ни есть, пока не убьют Павла. Только постоянное сотрудничество с римскими властями – с проконсулом Сергием на Кипре, с неназванным «тысяченачальником» в Иерусалиме и прокуратором Антонием Феликсом в Кесарии – спасло Павла от этих страшных сикариев.

Римские власти были крайне заинтересованы в месседже Павла, вносившем раскол в ряды воинствующих милленаристов. Что же касается самого Павла, то он был заинтересован как минимум в выживании. Особенно если учесть, что вражда Симона Волхва с Иаковом, братом Господним, носила не только теологический, но прежде всего личный характер. Ведь если верить «Псевдоклиментинам», то Павел/Симон Волхв был тот человек, который физически напал на Иакова Праведника на ступенях Иерусалимского храма, столкнул его со ступеней вниз и сломал ему ногу. Вряд ли Иаков Праведник хорошо после этого относился к Павлу.

За пределами империи действительно не было