- Вы еще деду впаривали насчет деревянных форм - в запале напомнил я.
- Как ты сказал? Впаривал? - засмеялся Культя, - хорошее выражение, надо будет запомнить. Сдавайся, кум! Насчет форм ты впаривал точно. Я еще "Хасбулата" пел...
- Ну ладно, будем считать, что впаривал, - согласился Петро, принимая новое слово, как эстафету, - только как я эту хламину спрячу в сарае? Ты только, Васька, представь: семьсот на семьсот!
А полсотни на круг? Это ж Кулибин мне намекал на квадратные метры! Куда столько?! Да через неделю работы придет ОБХСС - и с песнями на этап! Нет, мне бы чего попроще. Чтоб как вчера: пришел, сделал работу, положил деньги в карман - и гуляй!
Я хотел, было, сказать, что тротуарную плитку можно лепить и на стиральной машинке, если ставить ее неустойчиво, но Василий Кузьмич толкнул меня локтем в бок: молчи, мол.
Выговорившись, Петро поскучнел. Закурил, было, папироску, но закашлялся и смял ее в кулаке.
- Схожу ка я, кум, в магазин. Возражения есть? Нет? Ну и добре...
Он поднялся, и решительно зашагал в сторону Витькиной кладки. Вместе с ним уходило и мое хорошее настроение.
Ну, хрен я тебе еще что-нибудь подскажу! - со злобой, подумал я.
- Ты на него, Сашка, не обижайся, - сказал дядя Вася. Как будто, прочел мои мысли. - Не в таком он сейчас состоянии, чтобы думать о деле. А ведь бумагу не выбросил!
Я промолчал.
- Ладно, пойду. Охо-хо, - Василий Кузьмич тяжело приподнялся, и снова осел на бревно. - Нет стоп, погоди! Ты там что-то насчет гитары упоминал?
- Было дело, - кивнул я, думая о своем.
- Есть у меня инструмент, старенький, довоенный. Пылится на шифоньере. Выглядит неказисто, двух струн не хватает, но коробка звучит хорошо. Я ведь тоже когда-то парубковал, "Гибель Титаника" играл с перебором. А куда мне сейчас, с такой-то рукой? Могу подарить, ежели не побрезгуешь.
- Не жалко?
- Было бы, что жалеть. Вот, на неделе домой попаду, принесу, коли не забуду.
- А мне почему-то казалось, что у вас нету дома.
- Серьезно? - засмеялся Василий Кузьмич. - Как это нет? - есть! Бездомных у нас на работу не принимают. Другое дело, что не люблю я туда приходить. Как, все равно, на кладбище. Ну ладно, бывай. Некогда мне. Петька скоро вернется, нужно приготовить закуску. Да и твои старики уже на подходе...
Пьяным своего деда я видел один раз. Вернее, не видел, а слышал. Мне шел шестой год. Было поздно. Я лежал в своей детской кровати, пытался уснуть, но не мог. За стенкой гуляла шумная свадьба. Это Вовка, младший сын бабушки Паши, "пошел на семена". Гудели полы, играла гармонь, а я лежал и думал о несправедливости жизни. Ведь Вовку я считал своим другом. Мы часто ходили с ним в город. Он покупал мне мороженое и сладкую вату, дарил иногда игрушечные кораблики, которые делал сам. А как до дела дошло, даже не пригласил. Спустя какое-то время, за стеной что-то произошло. Общий фон разделился на несколько составляющих. Одна из них приближалась. Скрипнула калитка, ведущая в огород, около летней печки раздались возбужденные голоса, лязгнул замок и в дом завели деда. Я понял, что это так, еще до того, как включили свет. Он шел на своих ногах, расстроено повторял: "Ох, черт его знает!" и долго потом ворочался на своей скрипучей кровати, часто вздыхая и охая.
Дед изредка выпивал. Как мне тогда казалось, без повода. Он мог провести на сухую Новогодние праздники, но в один из не примечательных дней, вернуться с базара с каким-нибудь мужиком, усадить его за наш круглый стол и раза четыре наполнить графин. Разговор в таких случаях, всегда шел о войне.
Против домашних застолий бабушка не возражала. Она охотно подносила закуску, подсаживалась к столу, если внутренний такт требовал выслушать гостя. Иногда поднимала рюмку, чтобы слегка пригубить. Но стоило деду "лизнуть" где-то на стороне, а бабушке поймать его "на горячем", начиналась трагикомедия. Вот и сейчас, она вела себя так, будто супруг вообще не стоит на ногах и "лыка не вяжет": то подставляла плечо, то поддерживала под локоток, то пыталась толкнуть в шею. И при всем этом, беспрестанно ругалась.
А тот шел себе, да посмеивался.
