Услышав шевеление за спиной, дурочка Рая встала, окинула зал внимательным взглядом и сказала, засучив рукава:
- Встаньте, падлы! Королева идет!
Это было, наверное, самое-самое, что Филонихе запомнилось сегодня в зрительном зале. Нет, фильм ей точно понравился. Во всяком случае, я впервые услышал, как Валька смеется - искренне и расковано. Я тоже, еще раз, пересмотрел "Неуловимых" и подумал, что настоящие киногерои не умирают. Их передают по наследству следующим поколениям.
Час пролетел незаметно. Нас подхватила людская волна и вынесла из кинотеатра. Я цепко держал "королеву" за руку, чтобы не потерять.
Мы перебрались на другую сторону улицы, где Валька опять стала приставать со своими глупостями:
- Так что же во мне артистического?
Кому что, а барыне - зонтик!
- Глаза, - сказал я, - твои глаза. Ты можешь молчать, они все за тебя скажут. В театральном училище такому не учат. Это природное. Оно или есть - или нет. А еще губы. Целовал бы такие
всю жизнь, да еще не умею.
Уже и не помню, когда я в последний раз так вдохновенно врал.
- Да?! - неизвестно чему удивилась моя королева, - И что же мои глаза тебе сейчас говорят?
- Они сожалеют, - подумав, ответил я, - что только один пацан внимание на них обратил. Да и тот маленький и невзрачный, но ты...
- Ой! Мой автобус! - неожиданно всполошилась Валюха.
Я замолчал, сбитый с толку и с мысли, а она чмокнула меня в щеку и упорхнула в сторону остановки. Вот падла! Не поймешь этих баб.
Гнаться за ней я, понятное дело, не стал. Не стариковское это дело, да и ноги не шли. Щеки горели. Что интересно - обе. Люди обтекали меня с обеих сторон, толкали локтями, а я ничего не чувствовал. Стоял, как стамуха в судоходном ледовом канале и улыбался. Ох, черт побери, как хотелось тряхнуть стариной!
Я нес ее поцелуй до самого дома. Обратный путь пролегал по "вражеской" территории. Но никто из пацанов не остановил, не сказал "дай двадцать копеек", не потребовал закурить, чтобы потом набить морду. Можно сказать, и тут повезло.
Дед закончил уже пропаривать веники, выставил их сушиться: вдоль забора, на ручки, метелками вверх. Хорошо, что у нас только одни соседи, и те родственники. А вот Ивану Прокопьевичу в этом плане не повезло. Его участок граничил забором с домовладением Пимовны. И этим все сказано.
Есть такая примета в кубанских станицах: если веник поставить у двери, метелкой вверх, то ни одна ведьма в дом не войдет. А если она уже находится в доме, то ни за что не выйдет. Вот тогда-то, можно смело брать ее за хипок и требовать от нее все, на что колдунья способна: чтобы порча и сглаз обходили семью стороной, чтобы корова доилась на зависть соседям, чтобы дочь вышла замуж за богатого и непьющего мужика.
Баба Катя считала себя православной народной целительницей. Она посещала церковь, соблюдала посты. Поэтому ей были обидны
намеки даже в виде одиночного веника, стоящего вверх ногами. А тут сразу полста! Стоят вдоль межи и колют глаза.
Проснешься, бывало, еще до рассвета, выйдешь в деревянный сортир по малой нужде. Глядь, а вдоль соседской ограды свечка плывет в воздухе, и голос бабушки Кати: "...и остави нам долги наша..." Тут уж ежу понятно: быть нынче днем большому скандалу. Ох, и любила Пимовна поругаться с соседями! Особенно, когда выпьет. Пила она редко, но так, чтобы все знали. Когда никого не встретит на улице, отвязывалась на меня.
Ремонтирую как-то калитку, ведущую на островок, столб опорный меняю. И тут она:
- Что, чернокнижник, все копаешь, колдуешь?!
После смерти дедушки Вани, я у нее стал "чернокнижником".
Ну, я-то бабушку Катю знаю лучше других. Надо, думаю, подыграть:
- Ах, ты ж, - говорю, - старая сука! Да я тебе этот столб в могилу вобью!
Поорала она, покуражилась, отвела душу и была такова. Разыграли мы с ней, короче, спектакль. Через двадцать минут приходит:
- Сашка, пошли вмажем!
А почему бы не вмазать? Из тех, что жили на нашей улице, когда я ходил в школу, трое нас всего и осталось: я, она и бабушка Зоя - вдова дядьки Ваньки Погребняка. Кто помер, кто уехал из города, кто перебрался в другой район, где вода нашей речушки по весне хату не заливает.
