Карты боевых действий и сводок с места событий в газетах еще не было. Военные корреспонденты рассказывали о суровых буднях Каира. В городе шли учения по гражданской обороне. Несколько раз в день подавались сигналы учебной воздушной тревоги. Люди дружно гасило свет, не отходя от приемников. В эфире звучали военные марши, изредка - короткие сводки. Утром сказали, что сбито двадцать три израильских самолета, к вечеру эта цифра выросла до сорока двух. Армейские ставки молчали...
О возвращении бабушки оповестил Мухтар. Заслышав ее, он всегда рисовал хвостом правильные круги.
- Болееть он, - доносился откуда-то с улицы родной голос. - Ох, даже не знаю. До завтрева вряд ли выздоровить...
С кем она там разговаривает? - сквозь щели в заборе было мудрено рассмотреть. Но кажется, с кем-то из взрослых. От Вити Григорьева бабушка бы отплюнулась одной единственной фразой: "Не выйдеть, и всё!". А тут... слишком долго и обстоятельно. Ладно, пора линять. Нужно будет, сама расскажет. Я аккуратно свернул газеты, засунул в почтовый ящик, вернуться в большую комнату и продолжил болеть во всех смыслах этого слова. За себя, да за друга Ивана, которому удача не помешает.
Нет, как все-таки хорошо, что никакая альтернатива этому миру еще не грозит. Пули будут попадать в строго определенное место. Снаряды падать в одну и ту же воронку. А шары спортлото выкатываться в лоток в той же последовательности, как раз и навсегда зафиксировано в еще не написанной истории тиражей.
Лязгнула, наконец, пружина калитки. Бабушка закончила свои "траляляшки", и важно прошествовала мимо окна.
Все старики того времени одевались почти одинаково. У дедов на головах - фуражки, шитые на заказ из диагонали защитного цвета, который впоследствии назовут ненашенским словом "хаки". У справных хозяек в ходу валяные ноговицы, прошитые лайковой кожей, цветастые платья с подолами ниже колен. На плечах легкие куртки из черного бархата и пуховые платки. Настоящие платки, оренбургские. При своей кажущейся величине, они могут легко проскальзывать сквозь обручальное колечко любого размера. Вот и моя бабушка тоже держалась за моду. Она у нее была одна, и на всю жизнь. Дед, правда, фуражек защитного цвета не признавал. Жарко в них голове при его ранении. Дома обходился соломенной шляпой, в город надевал фетровую.
Он, кстати, заехал во двор через пару минут после возвращения бабушки. Верней, не заехал, а завел велосипед на руках и поставил его у деревянной лестницы, что ведет на чердак. Пока он снимал с руля неизменную керзовую сумку, отвязывал с рамы тяпку, снимал с багажника мешок со свежей травой, бабушка разливала борщ по тарелкам. Потом я услышал нечто, совсем для себя неожиданное:
- Сашка, к столу, обедать пора!
И так на душе стало хорошо, как будто меня простили после серьезной провинности. Я даже, без лишних напоминаний слетал в огород и сорвал два стручка горького перца. Себе и деду.
Борщ был наваристый, вкусный, со свежей сметаной. Бабушка убила на его приготовление два с половиной часа. Без разных там скороварок, газовых плит и покупных приправ, на чистом, живом огне делаются такие шедевры.
- Я кое-где в междурядье, по картошке веники досадил, - сказал, между делом, дед. - Если погода даст, успеют метелку выбросить. Ты, кстати, учителю своему спасибо скажи, - это уже он обратился ко мне. - Ох, и знатно его агрегат веничье очищает!
Черт побери, как же это было приятно слышать!
- Тут Пимовна заходила, - не в тему отозвалась бабушка, - в Ереминскую с утра собирается, за клубникой. Нашего Сашку в помощники просит.
Я опустил ложку, умоляюще глянул на деда. Мол, отпусти! Не просто же так Екатерина Пимовна отпросилась с работы, чтобы во вторник, в будний рабочий день ехать в такую даль? Запросто может быть, что она уже знает, как превозмочь родовое проклятие.
- А что? - усмехнулся дед. - Пусть едет. Уж кому-кому, а соседке своей не помочь - это последнее дело.
- Так болеет же он! - всплеснула руками бабушка и уронила ладони на фартук.
- Вернется - потом доболеет...
