— Вносите.
Рабочие осторожно внесли огромный лист стекла и положили его на стол.
Оно сверкало, как озеро.
Зал сразу наполнился отсветами, беглым блеском, внезапными слепящими вспышками маленьких молний.
Старик молча смотрел на стекло, лицо его ничего не выражало. Потом подошел к столу вплотную.
Он бережно ощупал край стекла, провел кончиками пальцев по зеркально-ясной глади… На секунду его желтые сухие пальцы замерли, потом снова заскользили по блистающей поверхности, словно он ощупывал стекло, как слепой.
Лицо старика было торжественным и строгим, брови, густые и кустистые, как усы, легонько шевелились. Иван Капитонович вытер лоб, ему стало жарко.
— Тимофей, подай сумку, — приказал старик, не поворачивая головы, и Тимофей, до той поры по-прежнему стоявший навытяжку, кинулся к клеенчатой кошелке и подал ее отцу.
— Не ту, баранья башка! — сказал старик, и Тимофей рванулся к ящику, на котором стояла маленькая старая хозяйственная сумочка.
Старик вынул из нее мятую тряпицу и осторожно развернул.
В тряпице лежал набор алмазов для резки стекла.
Быков, сощурясь, смотрел на алмазы, потом протянул руку, взял один и тут же положил обратно. Некоторое время он молча думал и, наконец, взял другой; ручка инструмента порыжела от долгого употребления, она истерлась и блестела, точно отполированная: так волна полирует камень.
— Вот тут намечено, — сказал Иван Капитонович, осторожно показывая на стеклянный край, но старик даже бровью не повел.
Он сам тщательно проверил все размеры, потом опять взял в руку выбранный им алмаз и, прищурясь, уставился на стекло. Все его маленькое, костистое тело напряглось, он поднял руку и неуловимо мягким, сильным и точным движением, как хирург, рассекающий живую ткань, провел алмазом по стеклу.
Послышался игольчатый треск и ровная линия пересекла снизу доверху зеркальную поверхность.
Старик покашлял и стал своими сухими, крепкими, как сталь, пальцами неторопливо отрывать от стекла узкую полоску.
Иван Капитонович снова вытер платком лоб.
На его глазах старик Быков отломал от стекла длинную полосу, легко, словно леденец.
Потом аккуратно завернул инструменты в ту же мягкую тряпицу, положил их в кошелку, которую вытянувшийся в струнку Тимофей уже держал для него наготове, и зашагал к дверям.
— Стекло оно и есть стекло, — сказал старик строго, ни к кому не обращаясь, и вышел на улицу.
Два бородатых сына, подхватив сумки, выстроились по его бокам.
Они уже завернули за угол и скрылись, а Иван Капитонович все стоял и смотрел на светлое, как вода, стекло, в котором лениво вспыхивали и порхали золотые пушинки. Потом тихонько провел ладонью вдоль среза и засмеялся.
— Ну ты подумай! — сказал он восхищенно.
Он обожал умные новые машины, точные приборы, могучую современную технику, без которой не мыслил работы на строительстве. Но всякий раз, когда он видел мастерство человеческих рук в его первозданной нагой красоте, он испытывал невыразимое восхищение.
Сколько ни жил он на свете, душа его не уставала изумляться чуду человеческого труда.
Иван Капитонович стоял совсем один в гулком, заляпанном раствором зале, рядом с пустынно сияющим огромным стеклом, и перед глазами его по-прежнему маячил старик Быков. Он видел старческую руку — сухую, желтую, как воск, руку, в которой волшебным образом таилась стальная сила и опыт многих трудовых лет, и дивное в своей гордой точности движение этой стариковской руки, рассекающей ослепительно сияющую стеклянную плоскость, казалось Ивану Капитоновичу полным красоты и поэзии.
— Ну ты подумай… — повторил он еле слышно и покачал головой.
Через секунду он уже сидел в «Волге», которая раскалилась от солнца, как духовка, и ехал к себе в управление.
А потом был длинный день с бесконечными телефонными звонками, оперативками, совещаниями, заботами, неполадками, нескончаемым потоком люден, каждый из которых чего-то от него ждал, людей с разными требованиями и разными характерами. Был обход объектов, когда он то лазил по перекрытиям, наполненным жарким ветром, то шагал по площадке, чихая от пыли и уворачиваясь от ревущих самосвалов, оставляющих за собой синеватое едкое облако. И был торопливый обед в заводской столовой, и заседание парткома, и прием венгерской технической делегации, и разбор жалоб, и беседа с секретарем комсомола, и еще многое, многое другое, что, соединяясь вместе, составляло его обычный рабочий день.
