– Вам дурно, серениссима? – спросил экселленсе, ставя меня на брусчатку какой-то крошечной площади.
– Это от восторга, – соврала я. – Где мы находимся?
– Во дворе монастыря Санта Мария.
– Мне расскажут о моих семейных тайнах сестры-монахини?
– Нет. – Князь подошел к гранитной глыбе, в которой угадывались очертания разрушенного теперь фонтана. – Монастырь давно заброшен и используется отнюдь не для молитв.
– А для чего? – Приподняв брови, я смотрела на пару мешковатых балахонов, которые экселленсе извлек из-под обломков гранита и сейчас встряхивал, подняв клубы пыли.
– Разумеется, для тайн. – Он протянул мне одно из одеяний. – Наденьте, серениссима.
Я повиновалась, Лукрецио затянул на моем поясе веревку, набросил на голову капюшон.
– Маску.
Это была Служанка, Немая служанка, алебастрово-белая круглая личина с отверстиями для глаз, жирно обведенными черными линиями. Понадеявшись, что ручку до меня никто не облизывал или что ее хотя бы помыли, я приоткрыла рот.
– Простите, тишайшая, – шепнул спутник, – мы отправляемся с вами в такое место, где любое неосторожное слово может стоить вам жизни, я не хочу рисковать.
Сам он закрепил на лице маску Гражданина, что я, по понятным причинам, вслух не прокомментировала. Было интересно и нисколько не страшно.
Экселленсе повел меня под руку. Мы обогнули развалины какой-то пристройки и вышли в обширный двор, ступени которого спускались к воде причалом. Там покачивались на волнах с десяток одинаковых неприметных гондол.
В приватной башенке мигнул свет, кто-то водил из стороны в сторону фонарем. Мы приблизились с размеренной торжественностью.
– Что там с елиледжем? – спросил князь фонарщика. Тот был в таком же балахоне, только маска его оказалась снабжена длинным птичьим клювом.
Я хмыкнула, не разжимая губ.
– Его засевают в сердцах верных. – Фонарь качнулся. – И не только его.
– Престол и наследие? Слово и дело?
Огонек дергался уже раздраженно. Экселленсе, кажется, подбирал в пары первые пришедшие на ум слова.
– Море и солнце? Корона и кристалл?
С последним он угадал, ему ответили:
– Во имя безмятежности.
Экселленсе издал душераздирающий вздох, приглушенный скрипом старых деревянных петель. Стена башенки опустилась подобно замковому мосту, открывая темный зев входа.
– Проходите, братья и сестры, – предложил фонарщик.
– Благодарю, брат Первый сенешаль.
– Никогда ничего не меняется, – ругался шепотом экселленсе, придерживая меня под локоть, когда мы спускались по каменной винтовой лестнице. – Сеятели тупоумные. Сначала они сеют, потом покушаются на символы власти.
Выразив ему сочувствие мычанием, я сосредоточилась на спуске, который, к счастью, скоро закончился. Мы оказались в огромном, действительно огромном, настолько, что противоположный его конец не был виден в свете потолочных частых светильников, зале. Потолок его походил на пчелиные соты, а пол, в трещинах и выбоинах, – на бесконечную старую столешницу. Здесь было очень многолюдно, около сотни фигур в балахонах толпились шагах в тридцати от входа.
Мы подошли к ним.
– Брат Четвертый канцлер, – шепнул кто-то экселленсе, – вы сегодня припозднились.
– Вербовал новую адептку нашей великой цели, брат Восьмой канцлер, – ответил князь любезно, но шепотом. – Позвольте представить вам сестру… Двадцатую гранд-даму.
– При всем уважении, брат, эта должность уже закреплена за графиней Грандебоко.
– Это немыслимо! Я же просил оставить двадцатую за мной.
– Не горячитесь, брат. Женские имена в нашем великом деле представлены несколько однообразно, графиня заняла его раньше.
– Двадцать первая?
– Синьорина Окопиколи.
Экселленсе ругнулся, его собеседник продолжил перечислять патрицианские фамилии, они поспорили, в результате чего я оказалась сестрой Третьей кастеляншей.
Это мне понравилось. Князь был только четвертым, а синьор Пассерото, которого я без труда узнала под маской, всего лишь Восьмым.
– Говорят, – шепнул вампиру дворцовый управляющий, – что о нас прознал тишайший Чезаре и теперь, вполне вероятно, скрывается под одним из капюшонов.
– Кто говорит?
– Брат Девятый магистр.
– О, – прошептал экселленсе недоверчиво, – он может говорить?
