— Это не его вина. В детстве он настрадался и привык думать в первую очередь о себе.
— Только о себе. Если твои родители разошлись, это еще не значит, что нужно на всю жизнь остаться свиньей. Мои родители тоже развелись вскоре после моего рождения, но я ведь не такая.
— Возможно, он пошел в отца.
— У тебя для него всегда найдется оправдание.
— Но ты ведь тоже его любила и не делай вид, будто он ничего для тебя не значил.
— Я его любила, пока не поняла, что сердце у него вот такусенькое, — Йоланда показала маленький кусочек ногтя, — и в нем нет места ни для кого.
— Но меня он любит.
— Нужен ты ему, как рыбе зонтик. Не обманывай себя.
Такси остановилось у входа, и они замолчали. Йоланда еще никогда не видела Хайме таким напряженным и взволнованным, а они были знакомы уже почти год. Медсестра у стойки информации сказала, куда пройти, и по телефону предупредила в отделении, что какая-то пара пришла навестить того молодого человека в коме.
В маленькой комнате ожидания они увидели еще одну пару, очевидно, мужа и жену, и двух ребят примерно их возраста, которые разговаривали с седым врачом.
— Как хорошо! — воскликнул врач, заметив их. — Наконец появился кто-то из его знакомых. Загляните к нему, а я вам потом все объясню.
Йоланда хотела сказать Хайме, чтобы тот шел один, но представила, как останется здесь с незнакомыми людьми, с которыми непонятно о чем говорить, и передумала. Они застыли в дверях, глядя на две кровати, пока врач знаками не велел им подойти.
— Эй, старик! — воскликнул Хайме, будто его друг был в полном порядке и мог ему ответить. — Ну ты и выдал!
Пол-лица Пабло скрывала повязка, в руку была воткнута игла, соединенная с капельницей, из носа торчала трубка, из-под простыни — еще одна, идущая к мешочку для сбора мочи, прикрепленному к пружинной сетке.
— Давай, Пабло, открывай глаза! Ты что, не хочешь поздороваться с друзьями?
Врач улыбнулся Хайме, показывая, что тот делает все правильно.
— Знаешь, я придумал, где поселиться, не беспокойся. Если ты и дальше собираешься валяться здесь и молчать как пень, я вернусь в квартиру и займу твою комнату — она побольше, да и вид получше.
Йоланда закрыла лицо руками и пошатываясь вышла из палаты. Хайме будто с трупом беседует, а на другой кровати лежит девочка, не старше ее племянницы Пили, и тоже как мертвая. Наверное, это дочь тех людей, которых они видели.
Когда Йоланда ушла, врач тронул Хайме за руку и жестом попросил выйти с ним в коридор.
— Видишь, старик, меня уводят, но когда разрешат, я снова приду, вдруг тебе что-нибудь понадобится.
В коридоре Хайме с закрытыми глазами привалился к стене, зажав рот руками.
— Что с ним? — прошептал он, когда смог говорить.
— Он в глубокой коме.
— Что можно сделать?
— Именно то, что сделали вы: по-дружески с ним разговаривать, ждать и надеяться. У вас есть какие-нибудь сведения о его семье?
— Я его семья.
— Вы братья? — Взгляд врача выражал недоверие, слишком уж непохожи: Хайме низенький и коренастый, Пабло высокий и скорее худой, Хайме брюнет, Пабло блондин.
— Нет, он мой лучший друг, еще со школы. Его мать живет в Аргентине, отец — в Нью-Йорке. У обоих новые семьи, и им давным-давно на него наплевать. Конечно, они присылают деньги, но не имеют ни времени, ни желания с ним видеться. У него есть только я.
— Все равно нужно им сообщить.
— Да, наверное, но зная их, я представляю, что будет: они приедут, переругаются, потом решат поместить его в какую-нибудь швейцарскую клинику, где лечение стоит целое состояние, успокоятся и будут аккуратно платить, а его там даже навестить будет некому.
— Пойдем, я познакомлю тебя с родителями девочки.
