— Это я, Юсиф.
— Юсиф? Какой Юсиф?
— Сын Самеда.
— А… это ты, сынок, — Сеид-рза явно был удивлен звонком Юсифа. — Что-нибудь случилось?
— Да, — сказал Юсиф. — Где я могу с вами поговорить?
— А что такое?
— Я все скажу.
— Ну приезжай сюда.
— Во сколько?
— Часов в шесть. К концу работы.
— Хорошо, — Юсиф повесил трубку и поблагодарил соседку.
Гюля пришла ровно в двенадцать, как ей и было сказано мамой. Вид у неё был очень деловой, через плечо перекинута новая сумка, она постукивала пальцами по тугой коже, давая понять, что торопится.
— Я купил дом, — сказал Юсиф. — В Кисловодске.
Это сообщение оставило Гюлю совершенно равнодушной: так во всяком случае показалось Юсифу.
— Сегодня уезжаем, — продолжал он. — Ты слышишь меня? Поезд в десять вечера. Вагон шестой. Я буду ждать тебя без пятнадцати десять прямо у вагона. На всякий случай уйди из дома пораньше. И ни с кем не прощайся. Потом напишешь им письмо. Никаких вещей с собой не бери. Я все тебе там куплю.
— Откуда у тебя деньги?
— Какая разница?..
И тут с Гюли слетела маска спокойствия; голос сорвался на крик:
— Большая! Ты что, думаешь я брошу семью, родителей и поеду с тобой куда глаза глядят?! Ну что ты на меня так смотришь? Ты понимаешь, что от меня требуешь? Я тебе не из тех, с кем ты фотографировался в Польше! Взяла да уехала, как какая-то… Нечего на меня смотреть. Что хочешь делай, кого хочешь убивай, но я никуда с тобой не поеду!
Юсиф встал, молча обошел её и вышел из комнаты. Через несколько минут Гюля, успокоившись, заперла дверь, спрятала ключ в ящик кухонного стола и пошла к себе домой…
Странную особенность сердца моего сына — оно вдруг начало увеличиваться в объеме — врачи объясняли внезапным снижением эластичности сердечной мышцы. В кардиоцентре на Рублевском шоссе ему регулярно разжижали кровь гепарином, чтобы предотвратить тромбообразование, но давали понять, что мой двадцативосьмилетний, абсолютно здоровый на вид сын обречен. Один из учеников и последователей знаменитого Бураковского, с которым меня свели друзья, не очень уверенно рекомендовал в качестве единственно возможного способа спасения — пересадку сердца. Но в России эти операции многие годы были запрещены; проводились сравнительно недавно и не всегда успешно. А на операцию за границей нужны были огромные деньги; сумма, которую он назвал, ни я, ни кто-либо другой в нашей семье не мог бы заработать в течение всей жизни.
Идея обратиться за помощью к сыну Юсифа, которого никто из нас даже не видел, объяснялась отчаянием, охватившим всех нас, — безысходность толкает людей на самые безрассудные, бессмысленные поступки. Отец отправил письмо незнакомому человеку, и в течение многих месяцев мы жили в ожидании чуда. Разговор в посольстве подействовал на меня отрезвляюще, но окончательного ответа от сына Юсифа все не было, поэтому надежда не оставляла нас.
За несколько месяцев сердце сына расширилось в поперечнике на три сантиметра; кровь в расширившихся желудочках взбивалась, как молоко в маслобойке, и образовавшиеся тромбы, как маленькие пульки, неслись по артериям к легким, разрушая их…
Мать гладила рубашки, майки, носки и аккуратно складывала в обитый дерматином деревянный чемоданчик с железными уголками.
— Когда ты вернешься? — тихо спросила она и закрыла крышку.
— Скоро. А может быть, ты ко мне приедешь.
— А где это находится?
— Я тебе сообщу. Если нужны будут деньги, возьмешь у Вити; я с ним договорился, я ему потом вышлю.
— Возвращайся поскорей, сынок.
Юсиф встал, обнял мать.
— Не беспокойся, мама.
— Лучше, чем в родном городе, тебе нигде не будет.
— Я знаю…
Юсиф поцеловал мать, подождал, чтобы она успела набрать из крана воду в стакан, взял чемодан и переступил порог своего дома.
Мать плеснула ему вслед воды — на удачу.
На углу, под старой акацией, его ждал Виктор, он все ещё был в военной форме. Юсиф отдал чемодан и попросил в девять вечера подойти к кафе, рядом с кинотеатром «Красный Восток».
— Ты из-за нее уезжаешь? — спросил Виктор. — Надолго?
— Не знаю…
До шести вечера оставалось несколько часов, но Юсифу хотелось побыть одному… На набережной Юсиф взвесился на весах у старичка, который стоял здесь еще до войны; у него же измерил свой рост и выжал оба имеющихся силомера. У яхтклуба он купил семечек, вышел на проспект Сталина и вскочил на ходу в трамвай, идущий в сторону хлебозавода, где отец проработал многие годы до ареста.
