— А ну рот закрыл, а то язык вырежу! – пообещал он, и пленник хорошо его понял.
Щелкнул затвор винтовки.
— Развели тут, — он сплюнул, — тошно от вас.
Две сотни ошалевших глаз смотрели на охотника, будто видели его в первый раз. Победители и побежденные – все разглядывали Скальника.
— Поджигайте уже, что ли, — поежившись, сказал он, чувствуя на себе всеобщее внимание.
От этих его слов оцепенение спало: факелы ткнулись в хворост, и дикарские женщины как по команде зарыдали. Никто более не произнес ни слова.
Свист не заметил, как рядом оказался Орех, протянувший ему руку, желая помочь подняться.
— Ты видел? – хриплым шепотом спросил десятник.
Орех кивнул и разгладил усы дрожащей рукой. Потрясенные недавним зрелищем, мужчины присели на скамью. Вскоре истошно завопили дикари, заживо пожираемые огнем. Их боль громко приветствовали люди Света.
— Что это было? – Свист отвернулся от пламени.
— Не знаю.
Орех задумчиво покачал головой.
— Как думаешь, Пластун тоже видел это? – Свист особенно выделил последнее слово.
— Наверняка. Он ведь тоже носит в себе мерцало.
— Так что, выходит и Великий Змей и Светоносец существуют на самом деле? Вы, то есть мы, ошибались, считая их пустыми сказками?
— Вера творит чудеса, — пожал плечами Орех, а потом добавил. – По принципу взаимности.
С того самого момента как война против дикарей стала делом решенным, Свист представлял себе этот день – день победы. Почему‑то победа должна была звучать трубами и пахнуть лепестками роз, вперемешку с порохом салютов. Десятник видел множество счастливых лиц, все поздравляли друг дружку, и само собой выходило, что с завтрашнего дня жизнь непременно изменится к лучшему.
В реальности все оказалось совсем по–иному: ночной ветер понемногу уносил тошнотворный запах горелой человечины, где‑то в толпе пленных захлебывался плачем ребенок. У костров сидели воины Светоносца и молча ели, изредка перебрасываясь короткими репликами. А его самого одолевало чувство глубокого разочарования и опустошенности.
Сперва Скальник хотел заставить нескольких пленных готовить победителям ужин, но паладины наотрез отказались принимать безблагодатную пищу еретиков, и под страхом кровопролития запретили другим это делать. Пришлось воинам давиться принесенными с собой пайками. Орех куда‑то запропастился, прихватив с собой Желтого Кота и провожатого из местных. Что он хотел найти в разоренной деревне, Свист понять никак не мог.
Десятник махнул рукой на ужин, казавшийся ему безвкусным, и пошел проверять часовых.
— Только не переборщите, — крикнул Пластун. – Не хватало еще, чтобы к концу перехода у них руки отсыхать начали.
Скальник и Дрозд, занятые увязыванием дюжины пленников, переглянулись и невозмутимо продолжили работу.
— Наконец‑то мы уходим, — Свист помогал Тропе паковать оставшиеся припасы в тюки.
На обратном пути всю необходимую поклажу будут нести пленные мужчины из народа змея, так что водоносы в кои‑то веки смогут насладиться прогулкой налегке. Тропе такой порядок вещей не понравился: он занудно настаивал на своей роли в войске, как будто кто‑то хотел уменьшить его вклад в общее дело. Ореху пришлось прочесть лекцию о необходимости наказания за слабость, сдобрив в конце свои наставления увесистым тумаком, и только тогда Тропа угомонился.
— Да я уже тоже домой хочу. Здесь даже Око Светоносца как‑то по–иному светит, — водонос задрал голову и посмотрел на солнце.
— Пожалуй, что так.
После того, как Свист увидел схлестнувшихся между собой Змея и Светоносца, он более не позволял себе пренебрежительного отношения к кому‑либо из богов. Ему предстояло переосмыслить все, что с ним происходило ранее, ведь теперь он видел тех, в кого другие могут лишь верить. Он даже подумывал разучить молитву – так, на всякий случай – хуже точно не будет. Десятнику не терпелось рассказать обо всем увиденном Сонному, обсудить с ним и послушать его ответы.
Первый отряд, ведомый Пластуном, выдвинулся в обратный путь, едва только рассвет сделал лес относительно безопасным. Шестеро охотников вели почти два десятка дикарей, разделенных на две связки. Из деревни уводили всех, кто мог одолеть путешествие до Храма Рассвета, как теперь принято было называть Старый Дом. Тем же, кому не хватило бы сил выдержать этот переход, суждено было остаться здесь.
