Я молчала. Учеба в Итоне… В Виндзоре, близ Лондона. Кто знает, как отнесутся к этому во Франции, не зачислят ли Жана в списки эмигрантов — такое вполне возможно. Если это случится, он станет иностранцем у себя на родине. Да и сможет ли он приезжать сюда? Если и сможет, то с трудностями. Кроме того, я не хотела бы, чтобы мой сын находился на английской военной службе.
— Он и не будет находиться, — сказал Александр, когда я рассказала ему о своих опасениях. — В крайнем случае он будет зачислен в свиту военных при графе д’Артуа.
— Вы… вы думаете, что принц крови возьмет к себе Жана?
— А почему бы нет?
— Но ведь вы сами помните… как мы… то есть вы поступили с принцем.
— Уверяю вас, это уже забыто. Принц давно уже не страдает. Да и вообще, мне кажется, что на вас он не может сердиться долго. У него с вами связаны слишком приятные воспоминания.
Голос герцога звучал напряженно. Я опустила голову, не совсем понимая, что он хочет этим сказать и уж не упрекает ли он меня. Но он не упрекал. Он произнес — уже вполне обычно:
— Жан будет принят его высочеством, дорогая. Поверьте мне. Вы еще убедитесь, что я был прав.
Я потянулась к нему, и он поцеловал меня. Скользнув руками вдоль талии к моим плечам, он прижимал меня к себе все крепче, так, что я почти млела от близости такого сильного, горячего, уверенного мужского тела. Потом, оторвавшись на миг от моих губ, он спросил:
— Так вы приняли решение?
— Да, — прошептала я, полузакрыв глаза.
Утром я застала Жана за сборами. Он деловито укладывал свои рогатки, веревочки и прочие вещи, которые мне казались чепуховыми, но которыми он дорожил. Сабля в роскошных ножнах, подаренная графом д’Артуа, уже была готова. Я заметила, что кольцо принца Жан, не имея пока возможности косить его на пальце, повесил на цепочке себе на шею.
— Вот как? — спросила я, прислоняясь к косяку двери. — Стало быть, меня теперь спрашивать не надо?
Он взглянул на меня и решительно ответил:
— Мне надо туда поехать, ма!
— Зачем? Ты хоть спросил зачем?
— Да. Дед мне все объяснил. Мы сначала отправимся в Лондон, там меня примет мой отец. А потом поедем в Митаву…
— В Митаву? Так далеко? Это же где-то возле России?
— Да, там дед встретится с его величеством королем. А я просто буду его сопровождать.
Мне на глаза набежали слезы. Даже не потому, что они уезжали так далеко, в те места, которые я представляла как нечто совершенно дикое, заснеженное и пустынное. Просто я смотрела на сына и не могла поверить: до чего же быстро он растет. Слишком быстро! Да, потому что слишком быстро уходит от меня… Он стоял передо мной — темноволосый высокий мальчуган, худощавый, ладный, с разлившимся по смуглым щекам румянцем, который был вызван нетерпением, и у него уже кипела кровь от желания чем-нибудь заняться, совершать подвиги, стяжать славу, завоевать себе титул принца… Было ли место для меня во всех этих желаниях?
Конечно, я не могла отрицать того, что у каждого человека — своя судьба. Что каждый сам должен строить свою жизнь. Но почему Жан был так рад этому? Почему его это не печалило так же, как и меня? Почему ему не нужны были моя ласка, мое тепло, моя любовь?
Комок слез подступил мне к горлу. Закрыв лицо руками, я без сил опустилась на постель, сраженная всеми этими вопросами.
Чуть погодя я услышала голос мальчика:
— Ма! Что с тобой? Ма!
Я тяжело вздохнула. Потом взглянула на сына и привлекла его к себе.
— Будешь ли ты скучать по мне хоть немного, Жанно?
— Ах, ма! — произнес он обрадованно. — Я чуть не забыл сказать!
— Что?
— Я буду писать тебе каждую неделю.
Я улыбнулась, не очень-то веря этим обещаниям.
— Да ты что, не веришь? Я ведь поклялся! Если хочешь, спроси у деда и отца Ансельма — я дал клятву, что буду писать! Такую клятву надо сдержать, потому что иначе не станешь аристократом.
— Кто тебе это сказал?
— Дед.
Он неловко отвел мои руки от моего лица и осторожно погладил меня по щеке.
— Ты такая хорошая, ма. Я тебя больше всех на свете люблю, потому что ты — лучшая. Ты самая красивая, да!
— И все-таки ты от меня уезжаешь.
— Но ведь я приеду, — сказал он простодушно. — Как только заскучаю по тебе сильно-сильно, так и приеду.
