— Нет, это просто невероятно. Невозможно…
— Что?
— То, как вы прекрасны. Вы — сама любовь, моя дорогая. В вас словно воплотились все женщины мира — их нежность, красота, смущение, изысканность, их капризы, взбалмошность, доброта…
— Ах, так вот сколько у меня разнообразных качеств!
— Вы — само разнообразие, carissima. Вы сокровище. Но даже вы, душенька, вероятно, не подозревали, как я страдал все эти три месяца.
— Страдали? — простодушно спросила я. — Но почему?
— Потому что д’Арбалестье, этот мучитель, запугал меня, и я строго-настрого запретил себе даже думать о том, как бы насладиться всеми вашими достоинствами!
Я засмеялась. Шутя, он опрокинул меня на спину. Брови его нахмурились.
— Ну, а теперь скажи, почему ты грустила, cara.
Глаза у меня широко раскрылись от удивления.
— Но с чего вы…
— Не надо выдумывать, дорогая. Что там еще случилось? Это из-за отца? Он заставил тебя мучиться?
Какой-то миг я молчала, а потом, потрясенная, подалась к нему, с силой обняла, прижимаясь к его груди.
— Ах, какой же вы необыкновенный, Александр! Откуда только вы все знаете?
— Я изучил вас.
— И я рада этому, мой дорогой! Я рада потому, что обо всем могу рассказать вам, и знаю, что вы меня поймете.
Пока я медленно и подробно рассказывала о своем споре с отцом, о намерении принца увезти Жана, он сидел, прижимая меня к себе, и моя голова покоилась у него на груди. Я слышала биение его сердца. Когда я закончила, он молчал. Я подождала еще несколько секунд и спросила:
— Ну, так что же вы думаете? Скажите!
— Скажите сперва вы свое мнение, моя милая.
— Но мне кажется, я уже все сказала!
— Нет. Вы, вероятно, и после размолвки много об этом думали. Так что же вы решили — скажите честно!
Было трудно высказать то, что теплилось пока лишь у меня в подсознании. Признаться в этом — это словно потерять чуточку гордости… Но я все же решилась, проговорив в полной растерянности:
— Похоже, Александр, я согласна…
— С чем?
— С тем, что была чуть-чуть эгоистична.
Тогда, прервав меня, заговорил он. Он сказал мне, что то, что случилось, — вполне закономерно. Рано или поздно Жан вырастет. Рано или поздно ему захочется покинуть Белые Липы и начать свою жизнь, ибо у каждого человека своя судьба и свой выбор. Следует смириться с тем, что я не смогу все время держать сына при себе.
Честно говоря, если бы я не знала Александра, то заподозрила бы, что он просто-напросто хочет отделаться от Жана. Но мне была известна дружба между Жаном и отчимом. Поэтому я лишь жалобно возразила:
— Да, конечно, вы правы. Но ему только десять лет! Не слишком ли рано отпускать его?
— Вероятно, следует судить по тому, что хочет он сам. Если ему не терпится отправиться странствовать и узнавать жизнь — этим все сказано. Да и вы сами знаете, как ему не нравится коллеж.
Это было справедливо. От учебы в коллеже Жан не в восторге. Мы даже ссорились с ним по этому поводу, мне приходилось не раз его наказывать, но это мало помогало. Обиженный на меня, обозленный, он не раз заявлял, что когда станет взрослым и сильным, то уедет, и никто не заставит его учиться «в этом чертовом коллеже». И Марк, и Ренцо тоже говорили так: «Этот чертов коллеж».
— А Ренцо? — спросила я.
— Что — Ренцо?
— Я обещала Джакомо и Стефании, что он будет другом моего сына, что он получит все то, что и Жан.
— Они вряд ли отпустят куда-нибудь Ренцо, — произнес Александр весьма равнодушно. — Я уверен, что они предпочли бы для него коллеж.
— Ах, Боже мой, — прошептала я, уже забывая о Ренцо. — Неужели вы думаете, что мне будет легко расстаться с мальчиком! Ведь он мой сын!
— Дорогая, у вас есть теперь и другой сын. У вас есть маленькие дочери. При всем желании вы не смогли бы уделять Жану столько времени, сколько хотели бы. А если появятся еще дети?
Я откинула волосы с лица. Да, вероятно, он прав… Но только как же трудно смириться с его правотой!
— Я буду страдать, — прошептала я едва слышно.
— Вы будете гордиться. Жана пора выводить в свет. Он будет писать вам. Принц расскажет вам о его успехах… Я думаю, вы никогда не пожалеете о том, что отпустили его. Если только действительно желаете ему добра.
