Балт не дождался ответа и спросил снова.
— Устье севернее, — опомнился Аскольд. — Мы правильно идём. Вон трава копытом примята, ветки в ту сторону заломаны, и волос конский на них повис. Здесь до нас уже побывали. Неужто конными?
Сами варяги вели лошадей под уздцы. Они и не нужны им были, и морем везти нелегко. Но у местных славян пеших мало уважали. Князь хвалился своим табуном, знать ему уступать не желала. И в подарок древлянскому конунгу, чтобы посрамить всех нарочитых,[17] Аскольд вёл кипенно-белого тонконогого семилетка, сторгованного за янтарь у сарацин.
Миновали поляну, пропахшую гарью, с недавним кострищем, потом перелесок, с пушистым папоротниковым дном, широкий луг, протоптанный подковами, и вышли на дорогу. Ингвар и Эрик, и ещё некоторые, сразу вскочили в седло. Аскольд, чтобы не отставать, седлал своего игреневого. Харальд успел насобирать орехов и на ходу делил добычу. Над доверху полной шапкой склонились три головы: рыжая — Харальда, льняная — Баюса и тёмная — ятвяга Ольгерда. Приходилось следить, чтобы к ним не добавилась пегая — Хильдико. Воины-то, может, и не тронут валькирию-вещеницу. Но девице в шестнадцать лет мало ли что в голову стрельнёт. Аскольд хоть и уважал своих воев, таких женихов сестре не желал. Ятвяг дичился и плохо понимал язык. Баюс был просто страшен: с багровой залысиной от ожога и бугристым следом на щеке. Харальд был красив: рождённый осенью, взял он от этой поры всю красоту — белокожий, огненно-рыжий, голубоглазый. Аскольд отдал бы ему любую пленницу, и она бы не оплакивала судьбу, любую девушку — но не сестру.
Кто-то повис у него на стремени. Аскольд дёрнул ногой. Под подошвой ойкнули. Это была девица, немногим старше Хильдегарде, рослая и румяная как солнце.
Варяги дружно заглянули ей за спину: не полая ли.[18] Девушка на всякий случай тоже обернулась. Ингвар фыркнул. У неё покраснели уши.
— Гой еси, князь варяжский, — робко начала она. — Подвигами военными на века прославься…
— Что ты хочешь, девушка? — с улыбкой спросил конунг и поймал за плечо Хильдико, скользнувшую из-за крупа и поигрывавшую секирой.
— Рассуди меня с сестрой. Досталась мне мельница на реке, хороший доход приносит, и людям в округе далеко не ездить. А сестра моя хочет мельницу отобрать и сломать. Помоги мне.
— Я должен выслушать и твою сестру тоже. Приходите вдвоём, рассужу вас.
Он не спрашивал, почему она обращается к иноземцу: его здесь знали, а князь Ростислав мог её и прогнать. И Аскольд бы его понял: много он видел таких сестёр, что после смерти родителей грызли друг друга за хутор.
Девушка тяжко вздохнула:
— Если сестра моя сама придёт, то быть беде…
— Хочешь, попрошу за тебя вашего конунга? Мы к нему как раз едем.
Девица помяла передник:
— Не надо. Знаю я ваши прошения. Под первым кустом.
Развернулась и ушла, только прялка блеснула за поясом.
Ингвар снова засмеялся.
— Дурочка, — отмахнулся Аскольд.
Сзади тоже раздался смех. Хильдико ловила ртом орехи. Брат повернул коня и подхватил её под мышки. Она даже не рассердилась — слишком уж весело было. Только ногу перекинула, чтобы боком не сидеть.
— Дорогу уступи! — крикнули издали.
Четверо всадников неслись на варягов.
— Места мало? — старый Ульф, последний в отряде, и не подумал подвинуться.
Один славянин, ещё безбородый, щёлкнул кнутом. Поднялась пыль. Лошадь под ним заплясала.
Аскольд постучал по белёному[19] щиту:
— Мы с миром вообще-то, Светозар Ростиславич. Уйми своего младшего.
Светан цыкнул на брата. Тот не отступил.
— Он тебя откуда знает?
— Не помнишь меня? — Аскольд снял шлем.
— Я сам тебя еле узнал. А ты от них что-то хочешь. Ты-то их узнаёшь?
— Отчего же нет? Вон Братислав. Вон Святополк. А Владко что?
Четвертый всадник угрюмо ссутулился и смотрел на поводья.
— Да разбудили невовремя. Случайно. Не весь, видать, воротился. Ничего, дома доспит. Пожалуйте, гости.
III
— Ты скажи, ты отцу брат названый?
— Да.
— Нам, значит, дядя…
— Ну положим.
— Так присоветуй, дядя, как нам сестреницу замуж сбыть?
Аскольд только плечами пожал.
— Что тут думать? Сосватали — и всё.
— Сватали. Не пошла. Говорит, хочу быть братниной сестрой, не мужниной женой…
