— Ну, знаешь ли!.. — закричал Миша, направляясь к Силантию. — Убирайся сейчас же! Мы тебя не звали. Еще грозит… — Лицо практиканта пылало. Он протянул руку, чтобы схватить хулигана за шиворот и вывести вон.
С этим же, видно, намерением подходил к скандалисту с другой стороны Панкрат Саяпин. Но Ли-Фу, проскользнувший меж стульев, раньше всех оказался около Силампия. — Тебе какой люди? Тебе глупый люди, — укоризненно, но не повышая голоса, сказал он. — Тебе иди проспись!
Ли-Фу быстро собрал со стола куски мяса и сунул Силантию в карман. Тот растерянно заморгал.
— Ой, не видал я тебя, Василь Иваныч уж ты тово… не серчай!..
— Ну, иди твоя, иди, — повторил дунган и, взяв Силантия за плечо, повел к двери.
— Его не надо дериса! — пояснил Ли-Фу, выпроводив пьяного. — Ваша умный, его глупый. Его лицо потеряй. Так наша говори, — он повернулся к Мише. — Твоя никогда не сердиса. Его шибко туда-сюда бегай, кричи, ругайся, а твоя молчи. Твоя — умный, сильный, его все равно — ребенок.
— Это-то так, — согласился Миша, с уважением глядя на Ли-Фу. — «Умеет Василий Иванович с людьми обращаться, — подумал он, — прямо укротитель! Взглянул, сказал два слова, и скандалист отступил… Чудеса!»
Но Фома, видно, остался недоволен.
— Зря это вы так с ним, неласково, — проговорил он, вздыхая и с грустью поглядывая на опорожненные бутылки. — Человек пришел посидеть, закусить. И ведь не с пустыми руками, главное. Выпили бы с Силантием, помирились бы с ним…
— Был когда-то и Силантий человеком, — вставил Мешков, сочувственно покачивая головой, да вот удача его огубила…
Почему удача сгубила Силантия, Мешков не стал объяснять, но долго еще покачивал головой и вздыхал.
— Ладно уж, будет о нем, — сказал Миша. Ему вдруг показалась лишней эта пирушка, стало жаль того легкого и радостного настроения, с которым он шел сегодня на пельмени.
Кандауров тоже хмурился.
Мимо окон по деревенской улице во всю ее ширину шли, обнявшись, девушки и звонко пели:
Комсомольца любить,
Надо измениться:
Крест на шее не носить,
Богу не молиться.
Девушки пели задорно. Ближние, проходя, заглядывали в окна избы, улыбались.
— Хороши! — заговорил лукаво возчик, подталкивал практиканта и кивая головой в сторону улицы. — Для тебя это они песню поют. Чуешь?
— Поди ты! — отмахнулся Миша. Ему неприятен был теперь Фома, непреодолимо захотелось в тайгу, в самую гущу дубняка. «Скорее бы снова за работу, — думал он. — Хорошо сейчас в лесу! Комары и мошкара пропали, земля подмерзла, звенит под каблуком… Комаров-то нет, но есть кое-что похуже…» — возразил самому себе практикант.
— Послушай, Василий Иванович, ты знаешь здешних охотников. Кто из них со змеями дружит? — обратился Миша к дунгану. — Ты ведь понимаешь, о чем я говорю? Можешь ответить на этот вопрос?
Ли-Фу печально вздохнул и покачал головой.
— Моя это дело не мешайся. Шибко темный дело. Моя лучше фокусы показывай, развлекай честной компания-
— Ну показывай фокусы, когда так, — с некоторым разочарованием согласился Миша.
— Это моя могу. — Дунган вынул из кармана две горошинки и протянул Мише. — Твоя пробуй его, кусай, — предложил он.
Миша выбрал одну из горошинок и раскусил крепкими молодыми зубами. Горошинка была самая обыкновенная. Миша почувствовал на языке мучнистый, пресноватый вкус.
— Ну и что? — спросил он нетерпеливо.
Ли-Фу, не отвечая, налил в глубокую тарелку воды, взял другую горошину и бродил ее туда. Горошинка медленно набухала, потом треснула, стала увеличиваться, расти и вдруг распустилась, как бутон. К общему удивлению, в тарелке плавал теперь диковинный яркий цветок, отливающий всеми цветами радуги. Миша потянулся было рассмотреть диво поближе, но Ли-Фу предупредил его, подхватил мокрый цветок и, роняя капельки воды на скатерть, поднял высоко вверх, запрокинул голову и проглотил.
— Моя тайга гуляй, цветок а собирай, шибко вкусна цветока, — подмигивая зрителям, заговорил Ли-Фу, хлопнул себя по одной щеке, по другой и начал вытягивать изо рта бесконечно длинную бумажную ленту. При этом он приговаривал, как бы подгоняя ее:
— Ходи, ходи! Ходи быстро, ходи тайга меряй…
