Однажды жители Гарина — Михайловской поняли, что больше так продолжаться не может, за любую провинность сразу расстрел или ссылка. А эти толстопузы, не долго думая, взяли, да и запечатали станцию на гермозатвор. Станция держалась очень долго — полгода, но когда стало не хватать запасов продовольствия, народ решил сдаться. После «освобождения» станции от проклятых анархистов, так утверждали толстопузы, половина была расстреляна, а другую половину пощадили, что бы мол знал народ, что с правительством шутки шутить нельзя. Да только не расстреляли ту часть народа, а сослали сюда на Кровавый проспект. Поскольку я был зачинщиком бунта, то меня не щадили. Избивали круглосуточно, но посылать, как живой щит не хотели, что бы я еще помучился. Но однажды я вырвался и выбил мэру Кровавого проспекта зуб. Ну тогда меня уже и послали искупать вину перед родиной…
— Шива, вы же говорили, что выбили зуб охраннику.
— Да я хвастаться не хотел.
— Да уж… А что с другими станциями, в Метро ведь, я думаю, есть другие станции?
— Да ты что, схему не видел?
— Нет…
— Я блин, как дурак сижу перед тобой и распинаюсь.
— Да я вроде бы все понял…
— Понял он! — в свете огонька было видно, как Шива покосился на старичка. — Другие станции конечно же есть, да вот только есть ли на них люди никому не известно. После взрыва никто с той стороны к нам не шел, да и мы побаивались. Все-таки ходили туда люди, да не возвращались. Прошел год, а с юга Ленинской ветки не слуху, не духу. После всякие не хорошие сплетни пошли, мол они не успели закрыть гермоворота и всё теперь там в радиации. Ну и было решено, на каком-то там метре завалить все проходы, да так и сделали. Вот таким образом осталась одна наша, хренова Дзержинская ветка.
— Захватывающи… Да, многое мы с Палычем пропустили… Как он там сейчас интересно?… — Александр Михайлович вздохнул и вытер слезинку. — Ой, что это я? Ну ладно, уж пусть земля ему будет пухом… А что вы там говорили на счет каннибалов?
— Эх, старик, это совсем другая история. — Шива затушил сигарету и зажег новую. После, затянувшись пару раз он начал рассказ…
— Кихе, майчи. Они нах мохут ухыхать (Тише, молчи. Они нас могут услышать).
С платформы был слышен разговор.
— Это кажется не они!
— Как не они? А кто же?
— Ну эти точно не из наших.
— Ну так что ты медлишь? Пореши их уже на конец.
— Ты сам взгляни на них.
— И что? Отморозки, как отморозки. Ничего особенного.
— Ну не похожи они на этих отморозков. Им вон лет по шестьдесят.
Под платформой, за массивными трубами и какими-то проводами, на корточках сидел маленький, худощавый человечек и закрывал рот своей ладонью, лежащему у него на коленях и стонущему от боли Кириллу Павловичу. Голоса снова раздались.
— Не шестьдесят, а девяносто один. — На какое-то время Кирилл Павлович затих, но после снова застонал и схватился руками за кровоточащие раны.
— Очнулся. Ну так говори кто ты, а то вон, кое у кого руки чешутся тебя по стенке размазать.
— Я, Александр Михайлович Крылов, тысячи девятьсот сорок второго года рождения.
— Потипи, они хоро уйдють (Потерпи, они скоро уйдут). — Все повторял и повторял человечек.
— На какой станции проживаешь?
— Не на какой.
— Как это?
— Хватит с ним возиться, грохни его да и все, и одной проблемой меньше.
Через какое-то время раздались заветные слова. — Выдвигаемся. — И было видно, как дюжина бойцов спрыгнула на рельсы и быстрым шагом отправилась в южные туннели.
— Оди уси. Мосьно выисать (Они ушли. Можно вылезать). — Маленький человек, отпустивши рот старика и взявшись обеими руками за подмышки, начал медленно выползать из-под платформы. Кирилл Павлович уже не стонал. Он потерял сознания и был словно тряпичная кукла в руках незнакомца. — От, от тяк (Вот, вот так). — Положив старичка между рельсами, человечек резво поднялся на платформу и прибежал через несколько минут с маленькой сумочкой через плечо. — Ичась пудит учше (Сейчас будет лучше). — Перевязав обе раны на туловище, человечек принялся исследовать ногу старичка. Поняв, что с ногой ему не справится, он сказал:
— Я отесу тяпя к Раси, онь тябе помощит учше (Я отнесу тебя к Раси, он тебе поможет лучше).
