— Я же говорю, бухают, —
определил Петрович и постучал казанками по стеклу.
С первого раза его не
услышали, он постучал громче, на этот стук штора отодвинулась, в окно выглянуло
небритое лицо, пытаясь безуспешно вглядеться в темноту и одновременно вопрошая:
— Кого там нечистая
принесла? Чего надо?
— Жаль, здесь не белые
ночи, так бы сразу распознал Васька, — пояснил Петрович Алексею данный
негостеприимный ответ. — Мы с ним тут все трассы исколесили, еще в семидесятые.
— Васька, открывай! — крикнул
Петрович. — Открывай, а то уеду, у меня коньяк есть!
— Петрович! — распознали
за окном, и штора тут же колыхнулась обратно, Васька пошел открывать.
Через минуту он уже
стоял в открытых воротах, улыбаясь наполовину беззубым ртом. На вид Ваське было
за пятьдесят.
— Петрович, так тебя
растак, даже не верится!
Кумовья обнялись.
Правда, Петрович заранее предупредил:
— Ты это, подальше
держись, меня какая-то простуда мает, заразишься еще, сопеть-корпеть.
— Да от моего выхлопа
микробы на расстоянии пяти метров мрут. Полная дезинфекция. Меня можно в
поликлинику брать: на задницы перед уколом дышать вместо спиртовой примочки. А
этот с тобой? — Васька кивнул на Алексея.
— Да, попутчик. Монах.
Поэтому базар фильтруй внимательно. Мата не надо. А сам он немой, молчать-торчать.
— О, как, — оценил
информацию Васька, и тут же переиграл словами: — Немой — не значит не наш. Твой
друг — мой друг. Щас всем нальем, и немые заговорят.
— Да мне бы, Вась,
отлежаться до утра. Меня трясет, как музгарку дворового... Надо еще Шагиду
позвонить, что задержимся, а то с ума сойдет без своего товара. Таблеток бы
каких. Парацетамола, аспирина. Тачка-то не моя. В аптечке только презервативы и
мухи дохлые.
— В огнетушителе —
брага, — дополнил Васька. — Да проходите вы. Щас фельшерицу подымем. Она тут
напротив. Толковая баба. И выпить — не дура.
— У вас все выпить не
дураки, — поддержал Петрович, входя во двор. — Колхоз «Светлый путь — чистый
спирт», бухать-копать...
* * *
Первый партнер по
спаррингу Антон перешел в школу, где учился Алексей, они еще больше сдружились
и по вечерам вместе возвращались с тренировок.
— Завтра выходной — с
утра побежим? — спросил Антон, когда они уже затемно брели по заснеженной улице
с тренировки.
— Нет, — ответил
Алексей, — завтра буду в храме помогать отцу. Он будет служить Литургию. Ему
здесь немного служить осталось. Придется уехать на север.
— Почему?
— Кто-то донес на отца,
что он занимается антисоветской пропагандой, и Владыка порекомендовал ему
уехать в другой приход, подальше.
— А твой отец — что — агитирует
против советской власти?
— Нет, конечно.
Прихожане его любят, а власти не нужны популярные священники. Мать так говорит.
Им же надо, чтобы человек со своими бедами не в церковь шел, а в партийную
ячейку.
— Ерунда какая-то... Уже
вроде перестройка, не красный террор какой-нибудь. Даже Зинаида к тебе уже не
пристает.
— В том-то и дело,
кесарю — кесарево... Отец говорит: народ все отдал — труд, здоровье, жизнь, так
еще и душу подавай. Но знаешь, он часто повторяет, что если с советской властью
что-то произойдет, то и со страной — тоже.
— Да что с ней
произойдет? Такая силища!
Алексей не ответил. Он
вдруг остановился и залюбовался высыпавшими в ночном небе звездами. Антон тоже
замер и последовал примеру друга. Зимой, казалось, космос раскрывал над городом
свою холодную пропасть и холод дул прямо оттуда — из мерцающей звездной
глубины. Но вместе с ним струилось на землю удивительное таинство мироздания.
Город словно начинал дышать в одном ритме с промерзшим до бесконечности небом.
По заснеженным улицам сквозило щемящее душу ожидание, будто вот-вот через это
холодное слияние земли и неба произойдет нечто удивительное и всеобъясняющее: и
эту улицу, и эти спящие тополя, и эту отступившую в теплые подъезды жизнь, и
эту непостижимым образом упорядоченную звездную кутерьму, сквозь которую
несется маленькая голубая песчинка — Земля.
— Как думаешь, там есть
что-нибудь? — спросил Антон.
— Есть. — Твердо ответил
Алексей.
— А инопланетяне? Может,
смотрят сейчас на нас — двух дурачков?
