Вместо повести о своей болезни Суслин вдруг сказал:
– Вы не представляете, как много для меня значит ваш визит.
– Ну что вы…
Лера осеклась, чтобы не сказать: «На моем месте так поступил бы каждый».
– Честное слово…
Лера вдруг поняла, что он близок к слезам, что у него дрожат губы и он замолчал потому, что боится, как бы голос его не выдал.
Лера сказала:
– Ну вот, совсем забыла. Я же вам последний номер «Иностранной литературы» принесла.
Она закопалась в сумке, чтобы не смотреть на него, но он уже овладел своим голосом и продолжал:
– Потом, потом. Я хотел вам сказать, что уже первая наша встреча произвела на меня большое впечатление. Это отношение искреннего участия, которое… Простите, я сегодня весь день репетировал эту речь, и получалось очень складно.
Он робко улыбнулся, и Лера поняла, что не видела ни разу его улыбки, его лицо не было для этого приспособлено, и мышцы щек двигались неуверенно, словно он был актером, который так давно не играл роль, что теперь мучается, вспоминая.
– Мы говорили о том, что после меня ничего не должно остаться, помните?
– Да.
– А я ведь чуть не умер. И много размышлял потом.
Вот это было главное, что он хотел ей сказать.
Лере хотелось бы найти какие-то правильные, точные, нужные ему сейчас слова. И от того, что она не знала, какие слова правильные, возникал страх все испортить, и она молчала.
– А ведь вы не все знаете, – сказал Суслин. Он снова улыбался, теперь куда уверенней. – И воспринимаете мою речь в плане абсолютной абстракции.
Лера послушно кивнула.
– Так знайте же – я не только нашел биоволны мозга, но и научился их улавливать. Уже есть приемник биоволн.
Биоволн не существует, уверял Траубе, который все знает. Это все равно что построить вечный двигатель.
– Калерия Петровна, – продолжал Суслин, не смущаясь отсутствием энтузиазма, – вы мне не верите? Мне никто не верил, куда более знающие люди, чем вы. Я выйду отсюда и все вам покажу. Вы знаете, что я ушел из техникума, потому что пришло время для последнего наступления? Я почти написал статью, короткую, три страницы на машинке. Этого достаточно.
– И земная слава?
– Ах, как вы злопамятны! Черт с ней, с земной славой! Хотя я от нее не намерен отказываться. Знаете, куда я пойду первым делом? К академику Чхеидзе. Три года он терпел мою лабораторию. А ведь я сам от него ушел. Озлился и ушел. Я приду к нему и скажу: по справедливости вы должны стать моим соавтором.
Гадкий утенок. И почему она никак не может разглядеть в нем лебедя?
– А ваш приемник? – спросила она. – Вы его покажете Чхеидзе?
– Я его покажу вам. Вы будете первая, кто его увидит в работе. И тогда вы мне поверите.
Когда Суслин провожал Леру к лестничной площадке, шагая с преувеличенной осторожностью сердечника, он остановился у телефона-автомата и строго спросил:
– Вы двухкопеечные монеты принесли? Мне их много надо. Штук пять.
Лера высыпала ему на ладонь кучку монеток, и он быстро сжал пальцы, словно поймал муху.
Лера попрощалась с ним. Не выпуская монет, он протянул ей кулачок.
– Погодите, вы же главного не знаете, – сказал он вдруг. – Мой приемник работает. Всегда работает. И пока я был здесь, он тоже работал. Это очень смешно. И он настроен на биоволны моего мозга. Их можно определять, как отпечатки пальцев. Вы придете, когда меня будут выписывать?
– Обязательно.
– Это самое главное. Важно, чтобы я на обратном пути не попал под машину. Понимаете?
– Нет.
Суслин вдруг подмигнул ей.
– Неужели не поняли? Мой приемник соединен с металлическим ящиком, в котором хранятся все мои работы, все расчеты – все. Если мой мозг прекращает посылать биоволны, включается цепь, это элементарно, и в ящике все сгорает. Я бы умер, и не осталось бы ни строчки. А впрочем, никто бы не стал их искать. Только об этом никому ни слова. Я вам доверяю.
И он почти игриво погрозил ей пальцем.
Ну и дурак, бормотала про себя Лера, спускаясь по лестнице, ну и дурак. Господи, какой он весь изломанный!
– Девушка! – остановил ее гулкий бас.
– Вы меня?
Ее догонял объемистый врач с черным каракулем волос вокруг блестящей лысины.
– Это вы навещали Суслина?
– Да, – сказала Лера.
