Когда ты ведешь дневник, нельзя забывать о многих важных вещах. Скажем, о свойствах памяти или о правде, то есть о том, над чем мы обычно редко задумываемся в повседневной жизни. К примеру, я часто сомневаюсь в том, насколько точно могу воспроизвести детали моего разговора с другими людьми — кто что сказал и когда это было. В конце концов, я ведь не звукозаписывающий проигрыватель и не видеомагнитофон.
Возьмем для иллюстрации какой-нибудь разговор из моего прошлого, который поможет нам понять самую важную вещь человеческой памяти — свойство объективно отражать окружающий мир. В качестве проверки я решила вспомнить наш последний разговор с тетей Алисой в тот день, когда я убежала из дома.
Смешно: я фактически не помню самих слов, которые мы произносили в тот судьбоносный день, но если долго сидеть неподвижно в камере с карандашом в руке, то приходит цельный образ того разговора, и я фактически начинаю слышать его. Поймите меня правильно, это не настоящий разговор, который состоялся между нами. Просто откуда-то возникают два наших голоса, которые скрещивают свои шпаги, словно дуэлянты, над круглым, покрытым лаком столом из ели. Слева — тетя Алиса с сигаретой в одной руке и бокалом красного вина в другой, справа — я, со сложенными на коленях руками, которые всегда держу в этом положении, если начинаю нервничать.
— На самом деле я не твоя тетя Алиса.
— Я знаю.
— Я подружка твоего отца. Меня даже зовут не Алиса.
— Я знаю.
— Я желаю только добра твоему отцу. Я хочу, чтобы он поправился. И чтобы справился с этим — ну, с тем, что касается твоей матери. Он заслуживает большего.
— Мою мать забрали в Массачусетс, условия там гораздо лучше для человека в ее состоянии. Вы ведь знаете об этом, тетя Алиса? Вы ведь в курсе всего происходящего?
— При папе можешь обращаться ко мне тетя Алиса. Но я не твоя тетя. Меня даже зовут не Алиса. Когда папы нет рядом, зови меня миссис Андерсон.
— Папа поправится?
Тетя Алиса могла пристально смотреть в глаза человеку часами. Пожалуй, единственная хорошая вещь, которую я могу о ней вспомнить, — это то, что она никогда ни от кого не пряталась и я всегда знала, где ее можно найти.
— А ты прекратишь добавлять ему мышьяк в пищу?
— Я первой задала вам вопрос, тетя Алиса.
— Врачи говорят, что это вопрос времени. Но он не сможет поправиться, если ты будешь продолжать в том же духе.
— Я не собираюсь убивать своего отца, я люблю своего отца. К тому же не способна отравить кого-либо. Вообще, отравление — слишком долгий процесс.
— Твой папа простит тебе что угодно. Даже отравление мышьяком на последней стадии развития его болезни.
— Вы не можете судить о моем отце.
— Тогда, может, я могу судить твою мать?
— Оставьте в покое мою мать.
Я сказала это тихо, но твердо. И это заставило ее поколебаться.
— Повторяю, твой папа заслуживает лучшей участи. Он заслуживает меня. У нас уже были прочные отношения к тому моменту, когда вернулась твоя мать. Но теперь я снова с ним. И больше не позволю никому разрушить наши отношения, Дэлайла. Я не собираюсь терять его снова.
— Это мой парень сигналит на улице.
— Пригласи его войти.
— Он не из тех, что заходят. Он из тех, кто ждет в машине.
— Я еще не закончила говорить, Дэлайла.
— Я знаю, тетя Алиса. Зато я закончила слушать.
— Мне нужно кое-что тебе показать. Поехали ко мне. Я тебе кое-что покажу.
— В другой раз, тетя Алиса. Мне нужно идти.
Наши разговоры с тетей Алисой были похожи один на другой, они были как хит, повторяющийся по нескольку раз на дню по радио, или как рекламная песенка по телевизору. Тетя Алиса задает вопрос, подталкивает меня к ответу и бросает на меня проницательный взгляд. Раз, два, три. А я ускользаю от ответа и делаю маленький шажок назад. Толчок, шаг назад. Толчок, шаг назад. Как в танце. Смысл наших разговоров был разный, но композиция не менялась.
— Ты должна прийти ко мне в гости, — сказала она, глядя на мое отражение в зеркале, куда я смотрелась в тот момент. (Это всегда как-то возбуждает: когда ты знаешь, что за тобой наблюдают.) — Я бы приготовила ужин. Мы бы поболтали как две подружки.
