– Что вы имеете в виду?
Она указала на себя:
– Мы выглядим почти как люди, не так ли? И большинство нашего народа тоже – если уж не людей, то они напоминают других существ смертного мира. Собак, птиц, оленей и так далее.
– Безусловно, – признал я.
– Вы бесконечно очаровательны. Мы рожаем наших детей от смертных. Мы перемещаемся и вибрируем в соответствии с сезонами смертных. Мы танцуем под музыку смертных, строим наши дома, уподобляя их жилищам смертных, едим пищу смертных. Мы замечаем, что какой-то своей частью становимся похожими на них, но все же мы – не они. Многое из того, что они думают и чувствуют, многие их поступки просто необъяснимы для нас.
– Да мы и сами себя не слишком-то хорошо понимаем, – сказал я. – Думаю, для вас это еще труднее.
Мать-Лето улыбнулась мне, и улыбка согрела меня, как первый день весны.
– Ты согласен, да?
– Но вы что-то хотели сказать, мэм, – сказал я. – Иначе не затронули бы этот предмет.
– Да, – сказала она. – Зима холодна, сэр Рыцарь, но она никогда не бывает холодной настолько, чтобы намертво заморозить сердце.
– Чтобы заморозить сердце, его для начала нужно иметь, мэм.
– У тебя оно есть.
Некоторое время я шел молча, обдумывая услышанное.
– Так вы говорите, что у меня есть шанс остаться собой.
– Я много чего говорю, – сказала Мать-Лето. – Имеется ли у тебя шанс остаться собой несмотря на тенденцию мантии формировать твои мысли и желания? Все Рыцари, Зимние и Летние, имели подобный шанс. Большинству из них не удалось противостоять искушению.
– Но все-таки это возможно, – сказал я.
Она подняла на меня взгляд, и на сей раз ее глаза казались более глубокими.
– Все возможно.
– А, – сказал я, начиная наконец-то врубаться. – На самом деле мы говорили не обо мне.
– О тебе, – сказала она тихо, отводя глаза. – И не о тебе.
– Кгм, – сказал я. – Я слегка запутался. Так о чем же, собственно, мы говорим?
Мать-Лето улыбнулась.
И потом, внезапно замолчав, замкнулась в себе.
Так говорили? Не говорили?
Я сохранял невозмутимое выражение лица, пока мой внутренний неандерталец неистовствовал, а потом перешел к ментальному буйству в секции гипотетического универсама, сметая все с полок и разбивая в мякоть фрукты в полном отчаянии, вопя: «ПРОСТО СКАЖИТЕ МНЕ, ЧЕЙ ЧЕРЕП МНЕ НАДО РАЗНЕСТИ СВОЕЙ ДУБИНОЙ, ЧЕРТ ВАС ВОЗЬМИ!»
Проклятые фэйри. Они меня до могилы доведут.
– В целях балансировки весов, – сказал я, – не откажете ли мне в одном вопросе, мэм?
– Вопрос – милости просим. Что до ответа, никаких обещаний я не даю.
Я кивнул.
– Кто вы на самом деле?
Мать-Лето остановилась и повернулась ко мне. Ее брови медленно приподнялись.
– Это очень серьезный вопрос.
– Знаю, – сказал я. – Вините в этом Хэллоуин.
– С чего бы?
Я пожал плечами и мы продолжили свой путь.
– Я просто подумал: маски. Недавно я узнал об одном персонаже из древних легенд, который жив, прекрасно себя чувствует и существует инкогнито. Почему бы не существовать и другим таким же?
Мать-Лето наклонила голову, скорее допуская подобную мысль, чем соглашаясь с ней.
– Времена меняются, – сказала она. – Бессмертные плохо переносят перемены. Но перемены придут ко всем.
– Я назвал Мать-Зиму именами Атропос и Скульд[67], потому что они, как мне кажется, ей подходят, – сказал я. – В том смысле, что она, похоже, большая любительница острых инструментов.
Улыбка Матери-Лето блеснула на миг, ослепив меня – и тут же исчезла.
– Не такая уж глупая догадка, – сказала она. – И да – раньше ее знали и под этими именами. Но ты угадал лишь имя одной из ее многочисленных масок – а не наше самое могущественное имя.
– Наше? – сказал я. – Погодите. Я запутался.
– Знаю, – сказала она. – Ну вот мы и пришли.
Мы остановились посреди лесной тропы, которая ничем не отличалась от остальных. Мать-Лето, поглядев на меня, нахмурилась.
– Ты одет совсем не по погоде.
– Не беспокойтесь, – сказал я. – Холод я переношу хорошо.
Она отпустила мою руку, осмотрела меня с головы до ног, затем положила ладонь на ручку корзины, которую несла с собой, и сказала:
– Что-нибудь менее… формальное, я думаю, подошло бы больше.
Я как-то изображал Кена[68] для консультанта по моде фэйри, поэтому не был шокирован, когда моя одежда начала скручиваться и попросту
