«Вот наши фотографии,» — печатаю я. — «Кстати, это Дженни».
И нажимаю «отправить».
Ну вот. Вышло прямолинейно и непринужденно.
Мои сообщения мгновенно читают, а под ними появляются три точки. Он печатает ответ! Неужели ждал? И, кстати, почему у него включены уведомления о прочтении?
«Сажусь в самолет, отвечу, когда приземлимся».
Джеву вылетает сегодня? Конечно, я помню, что он живет в Сеуле, но не ожидала, что вернется туда так скоро.
«Хорошо. Приятного тебе полета!»
На моем сообщении загорается «галочка», а потом…
«Спасибо ☺».
О боже, он прислал смайлик. Как мило!
Снаружи ко входу приближаются шаги, следом за которыми слышится звон ключей. Пока мама открывает дверь и заходит в квартиру, я прячу фотографии в карман и остаюсь сидеть за кухонным столом.
Снимая обувь, мама бросает на меня взгляд и спрашивает:
— Ты еще не спишь?
Она вешает пальто в шкаф и надевает домашние тапочки, которые, вообще-то, принадлежат мне. Но тут нетрудно ошибиться: у нас один размер обуви, рост, одинаково овальные лица… Окружающие часто говорят, что мы очень похожи.
— Я думала, сегодня ты останешься на работе, — отвечаю я.
Мама часто берет дополнительные дела по выходным и ночует в офисе: у юристов иммиграционной службы в Лос-Анджелесе всегда хватает работы.
— Планы поменялись. — Она заходит в кухню, но вдруг останавливается, присмотревшись ко мне. Я осознаю, что на мне до сих пор та же одежда, что и утром. — Ты что, только что вернулась?
На мгновение в голове воцаряется пустота: я не могу понять, стоит ли поделиться с мамой тем, как я провела этот вечер.
— Боми надо было срочно поработать над заданием по учебе, — определяюсь я наконец, — поэтому я задержалась допоздна, чтобы помочь дяде Джею, а потом он подвез меня домой.
По крайней мере, вторая часть — действительно правда.
На меня накатывает чувство вины: я редко лгу маме, обычно мне просто незачем это делать. У нас буквально одна и та же цель: чтобы я поступила в музыкальную школу в Нью-Йорке. И последние лет пять у нас были только мы сами да дядя Джей.
Но если я все ей расскажу, она будет беспокоиться, что я не смогу как следует сосредоточиться на занятиях музыкой. Мы еще не говорили про «отношения с мальчиками», но она явно считает, что я должна подождать с этим до колледжа.
Мама подходит к рисоварке, открывает ее и вздыхает, ничего не найдя внутри.
— Ты не поела в офисе? — спрашиваю я.
— Было некогда.
Я указываю на кухонную стойку, где оставила пакет с едой.
— Миссис Ким передала нам немного панчхана, можешь поесть его. Там есть чанджорим, как ты любишь.
Мама цокает языком.
— Лучше бы миссис Ким не совала свой нос в чужие дела. Иногда она слишком любопытна.
— А по-моему, это было мило с ее стороны.
— Только не пытайся меня убедить, что она не отпускала ехидные комментарии о том, как я тебя воспитываю.
Я честно пытаюсь вспомнить все, что говорила миссис Ким, но на ум так ничего и не приходит.
— Там и чапчхэ[21] есть.
— Ладно, можешь приготовить рис? Я пока схожу в душ. И, раз уж ты еще не спишь, нам надо кое о чем поговорить.
Когда мне заявляют, что «нам нужно поговорить», я всегда начинаю нервничать. Почему бы просто сразу все не выложить? Я сразу напрягаюсь: вдруг разговор пойдет о чем-то плохом. Хотя серьезные новости мама не станет так на меня обрушивать — только не после случившегося с папой.
— Конечно, — отвечаю я.
Мама уходит в свою комнату — они у нас в противоположных концах квартиры, хотя это все равно, что прямо по соседству.
Я высыпаю в чашку два стакана риса и промываю его под водой, после чего закидываю в рисоварку.
Наконец, я достаю из морозилки дынное мороженое и сажусь за стол, пытаясь нагуглить, сколько занимает перелет из Лос-Анджелеса в Сеул.
Четырнадцать часов.
Затем я проверяю разницу во времени между Кореей и Калифорнией.
Шестнадцать часов.
Минут через двадцать мама возвращается на кухню в халате, тщательно обернув волосы полотенцем.
Когда рисоварка пищит, возвещая о готовности, мама накладывает рис в чашку и садится за стол напротив меня.
Она никак не реагирует на количество панчхана, оставшееся в контейнерах, поэтому я тоже ничего об этом не говорю.
