Ходи осматриваясь - страница 54

Он нахмурился, пожал плечами и буркнул:

— Вам придется подождать. До конца обхода.

Ждать пришлось почти что с час. Я не стал торчать в коридоре. Вышел на воздух. Бродил по улице. Курил сигарету за сигаретой. Иногда подолгу застревал у витрин магазинов. Потом меня занесло в какой-то захудалый скверик: отыскал относительно чистую и сухую скамейку и немного посидел, бездумно глазея по сторонам и беспрестанно посматривая на часы. Минут через сорок потащился обратно к больнице, взлетел на третий этаж, торкнулся в заветную дверь — она не подалась. Пришлось расположиться напротив, на обитой черным дерматином лавочке. Но наконец я отмаялся — на лестнице послышались долгожданные шаги.

Узрев меня, доктор кивнул — то ли еще раз поздоровался, то ли просто констатировал наличие на месте. Рядом семенила моя знакомка — ангел милосердия с косичками. Он чуть подтолкнул ее в плечо и обрадовал меня:

— Вот — Маша вас проводит.

Я принялся лопотать благодарственные слова, но он отмахнулся, сухо предостерег:

— Больную ни в коем случае не волновать. Аккуратно и недолго, ясно? — И скрылся в кабинете.

Маша меня проводила. В коридоре уже обозначились робкие приметы послеобходного оживания — там и сям замелькали блекло-пестрые фигуры пациентов. У двести пятой палаты я было замедлил шаг, но косички прошествовали дальше. Я удовлетворенно вздохнул. Она остановилась перед двести четырнадцатой, молвила: «Здесь вот», отжала ручку и посторонилась.

— Если она спит, — пролепетала просительно, — пожалуйста, не будите ее, ладно?

Я кивнул и вошел. Одним махом одолел закуток с дверью слева — очевидно, соответствующие удобства — и оказался в крохотной комнатенке, вся меблировка которой состояла из высокой тумбочки, обыкновенной кухонной табуретки и узкой кровати.

Я уже был достаточно подготовлен, но тем не менее едва сдержал невольный возглас потрясения. Мила лежала на боку, по плечи прикрытая серым байковым одеяльцем. Голова перевязана — будто надет белый шлем. Обращенная ко мне щека раздулась и пылала страшным кровоподтеком. Синие губы жутко опухли. Господи, до какого варварства должен докатиться человек, чтобы так изувечить женщину! Видимо, я слишком громко заскрежетал зубами. Веки ее дрогнули и медленно расползлись, обнажив вместо белков кроваво-красные щели.

Я пододвинул табуретку вплотную к изголовью, сел, наклонился к ней и выдавил из себя:

— Милочка, это я — Гриша.

Кажется, она была в сознании, меня, во всяком случае, узнала. Дрогнули губы, точно силясь что-то произнести. Наконец ей удалось их слегка разжать. До меня донесся невнятный шепот, нет, не шепот — шелест. Я почти припал ухом к ней и едва разобрал:

— Ол-ля… Ол-лешка…

— Тише-тише, — проговорил я, — не волнуйся. С девочкой все в порядке. Сегодня же съезжу за ней. Не волнуйся.

Она с заметным усилием выпростала из-под одеяла обнаженную руку и показала пальцем на тумбочку. Я с содроганием глядел на безобразные синяки и не сразу врубился. Потом отворил дверку — там лежал листок желтой бумаги с какой-то корявой записью. Это был номер телефона, и пониже — имя: Галя. Я вспомнил, что так звали ее кузину, и до меня дошло:

— Ты хочешь, чтобы я позвонил сестре?

— Да, — прошелестела она. — Оле-шку…

— Понял-понял, не напрягайся. Я отвезу ребенка к Гале. Все сделаю, не беспокойся.

Она облегченно запахнула глаза. Я потерянно замолчал. Похоже, действительно, было бессмысленно надеяться на сколько-нибудь вразумительный разговор. Я уже подумывал тихо удалиться, как вдруг отечные веки снова расклеились, и она прошепелявила — причем вполне членораздельно:

— Как страшно… Зверь. Настоящий зверь.

— Как он попал в дом? — Я отдавал отчет, что негоже терзать ее вопросами, но пересилить себя не мог.

— Я сама, — прошептала она.

— Сама? Ты хочешь сказать, что сама его впустила? Но почему? Почему, Мила?

— Сказали… Сказал… Письмо от Бориса.

Я в отчаянии понурился. Ну конечно, чего же еще — неожиданная весточка от бесследно сгинувшего любимого мужа. Дешевая психология, но — действенная. Значит, все-таки не банальный домушник. Значит, связано с Борисом. Глубоко вздохнув, я помолчал, дал ей передохнуть чуток и удрученно покаялся: