— Извините, задумался.
— Ничего, — душевно улыбнулась она. — Вы, наверно, очень переживаете, да? Из-за своего друга?
— Да, — пробормотал я и смутился: стыдно было признаться, но о Борисе я сейчас совершенно не думал.
— Расскажите мне о нем, — попросила она.
— Не теперь, — возразил я. — Как-нибудь в другой обстановке. — И тут же, будто подвигнутый внезапной идеей, набрался духу и выплеснул то, что давно уже подспудно торкалось в мыслях: — А в самом деле, почему бы нам не посидеть в другой, более уютной обстановке. И познакомиться поближе.
— Что это значит? — От меня не укрылись настороженные интонации в ее приглушенном вопросе.
Я пояснил, придав голосу ненавязчивую прозаичность и деловитость:
— Мы недалеко от Дома журналистов. Что, если я приглашу вас поужинать со мной? Хотя, извините, вас, очевидно, ждут…
Мне показалось, что она заколебалась. Потом нарушила недолгое молчание и ответила обнадеживающе неопределенно:
— Нет, сейчас не ждут.
— Вот и хорошо, — сказал я, проскакивая под желтый сигнал светофора. И прибавил, используя ее же выражение: — Значит, принимается? — Уловил тихий смешок, сам удовлетворенно хохотнул и зарулил на Воздвиженку.
Мы приостановились в коридорчике перед входом в ресторан. Я заглянул в узкий проем и поморщился: было не по времени многолюдно — обычно в будни зал заполнялся после восьми. Седовласый метрдотель в черном смокинге, заприметив меня, степенно двинулся к нам. Я не принадлежал к числу избранных клиентов, но некогда довольно часто сюда наведывался и, очевидно, примелькался лицом. Он поздоровался со мной как с добрым знакомым, поинтересовался самочувствием, вежливо поклонился Наталье и, сделав огорченную мину, посетовал:
— К сожалению, отдельных столиков нет. Могу лишь подсадить.
Я неохотно кивнул. Он провел нас к противоположной стене — к столику, за которым уже вовсю трапезничали двое мужчин. Один был высок и худощав, с легкой проседью на висках, другой — пониже и шире в плечах, с приметной горбинкой на крупном носу. Они дружно нас поприветствовали и, зыркнув глазами в сторону моей спутницы, столь же дружно плотоядно осклабились.
Отодвинув тяжеловатое креслице, я помог ей сесть. Официантка принесла меню. Я передал его Наталье, но она лишь бегло скользнула взглядом и возвратила мне со словами:
— Выбирайте сами. Я ограничусь каким-нибудь салатом.
— Возьмите «Столичный», — встрял горбоносый. — У них это здорово получается.
Мне понравилось, как она вчуже улыбнулась и односложно проронила:
— Спасибо.
На мое признание, что я страшно проголодался и способен проглотить целого барана, она с приятной смешинкой отозвалась: «Бедняжка». И это мне тоже понравилось. Мне все в ней нравилось. Было что-то притягательное и в том, как она сидела — прямая, но не колом, поражая женственной статью спины; и в том, как держала грудь — именно держала, непринужденно красиво откинув плечи; и в том, как мягко повела высокой гладкой шеей и ненавязчиво — одним броском глаз — оглядела зал. Я предложил ей закурить и загляделся на грациозные движения длинных красивых пальцев, изящно выудивших сигарету из протянутой пачки. Отметил, что на правой руке нет кольца, перевел взгляд на левую и, обнаружив его там, почему-то сдуру обрадовался.
Я был не единственный, кого будоражили исходящие от нее флюиды. Наши застольные сотоварищи, нарочито не глядя, лишь время от времени исподтишка посверкивая уголками глаз, говорили слишком громко — будто не между собой, а больше для нее.
— Петушиный синдром, — сказал я вполголоса. И, наклонившись к ней и вдыхая сногсшибательный аромат каких-то потрясающих духов, полушепотом поведал, как наблюдал на даче этот самый синдром, когда хохлящийся на солнце кочет, завидя выбравшихся из сарая клушек, вдруг встрепенется, напыжится и начинает чинно выписывать в сторонке странные круги, смешно скося шею и что-то квохча себе под нос — или, точнее, под клюв. Она тихо засмеялась и сказала:
— А вы злой.
— Нет, — шутливо запротестовал я, — просто очень голодный. И немножко ревнивый.
Она пристально посмотрела на меня, но ничего не сказала.
Официантка принесла заказ и ловко разместила на нашей стороне стола небольшой графинчик с коньяком, пару бутылок воды, салаты — овощной и «Столичный», — а чуть погодя и мое любимое филе по-суворовски. Я плеснул ей коньяку, налил в свой бокал сладкой водицы. Еще раз извинился и стал объяснять:
