Я преграждал ей дорогу. Она поймала мой взгляд, и по мелькнувшему в глазах недовольству я понял, что меня сейчас осадят. Поспешив упредить, я шагнул навстречу и торопливо произнес:
— Ради бога, извините. Но мне очень нужно с вами поговорить.
— Со мной? — В густом и сочном голосе сквозило явное недоверие.
— С вами, — подтвердил я. — Вы ведь Наталья Михайловна?
Она кивнула и, не промолвив больше ни слова, выжидательно вскинула брови.
— Вам знаком человек по имени Борис Аркин?
— Кажется, нет.
— Пожалуйста, вспомните, — попросил. — Это очень важно. Некогда ваша подруга Тамара Крачкова оставила ему телефон для связи. Ваш телефон.
— А-а, — протянула она, — было такое, помню. А в чем дело, простите?
— Борис — мой друг, — объяснил я. — Вот уже пятый день, как он бесследно исчез. Мы опрашиваем всех его родных и знакомых. И пока тщетно — никаких концов. Как в воду канул.
— Но я-то чем могу помочь? — искренне удивилась она. — Я ведь его не знаю. За все время он только раз и позвонил, что-то срочно передал для Тамары. Кажется, прошлой осенью. И ничего больше.
— Понимаю, — разочарованно сказал я. — Наверное, глупо. Но все — и дома, и на службе в таком отчаянии, что хватаешься за любую соломинку. Перед исчезновением он зачем-то разыскивал Тамару. И обмолвился, что намерен позвонить вам.
— Нет, — покачала она головой, — не звонил. — И резонно добавила: — Почему бы вам не поговорить с ней самой?
— В том-то и дело, что ее сейчас нет в Москве.
— Простите, но я действительно ничем не в силах помочь. С Тамарой… — Она замялась. — Ну, в общем, наши отношения несколько разладились. Я с ней давно не общалась.
Вот и здесь клин, подумал я. Еще одна дверка захлопнулась. Огорченно развел руками и проговорил вслух:
— Жаль.
— Мне тоже жаль. Хотелось бы помочь, но…
Показалось ли, или в ее глазах действительно затеплилось сочувствие. Я глядел в них, стараясь определить цвет: то ли коричневый с зеленоватым отливом, то ли зеленый с коричневыми вкраплениями. Странный, прежде не виданный мной оттенок. Разговор был явно исчерпан, полагалось извиниться и распроститься, но я еще раз заглянул в эти завораживающие глаза и пробормотал, едва ли сознавая, что говорю:
— Тогда, быть может, я вам смогу помочь.
— Как это? — изумилась она.
— Вижу, вы без машины… Я охотно подброшу вас, куда нужно.
Она попытала меня своими престранными глазами, и очевидно, я выдержал испытание на благонадежность, потому что перламутровые губки раздвинулись в легкой улыбке и вымолвили:
— Что ж, принимается. Спасибо.
Я обрадовался и засуетился, как мальчишка, торопливо распахнул дверцу, усадил ее, обежал машину и устроился за рулем.
— Только это будет далековато, — мило предупредила она, когда я повернул ключ зажигания.
— Хоть на край света, — глупо отозвался я.
— Так далеко не надо, — засмеялась она. — Всего лишь на Ленинградский проспект. Чуть-чуть за «Соколом».
— Вы домой? — спросил я и, спохватившись, что едва не выдал своей излишней осведомленности, добавил поспешно: — Или куда?
— Домой, — кивнула она. — Но вам не кажется, что пора бы и представиться?
— Ox, — повинился я, — простите.
Я назвал себя и коротко поведал, кто я и чем занимаюсь. Она слегка наклонила голову и наискось стрельнула любопытствующим взглядом.
— Интересно. До сих пор среди близких мне знакомых журналистов не числилось.
— Рад хоть бы в чем-то быть первым, — неуклюже пошутил я и тотчас же постарался затушить невольную двусмысленность: — И очень был бы рад считаться впредь вашим близким знакомым.
— И жить торопится, — улыбаясь, напевно проговорила она, — и чувствовать спешит…
— Точно, — засмеялся я. — Это про меня.
Мы достигли Большого Каменного моста и застряли в пробке. Сгустились сумерки. Я только сейчас заметил, что кругом горят фонари, и спешно включил габаритки. Она что-то сказала — про ранние августовские вечера, про лето, которое, к сожалению, кончается. Но я почти не слушал ее. Я прислушивался к чему-то в себе и пытался разобраться в том странно приподнятом расположении духа, в котором пребывал. Потом до меня дошло, что мы оба молчим. Я кашлянул и виновато сказал:
