— Алтей розовый, — вырвалось у Сары. Я повернулся к стеклянным дверям.
— Где?
— В углу у кизила.
— Ты права. Ему там самое место.
— В них можно ловить пчел?
— В цветках алтея?
Она кивнула.
— Зажать лепестки и слушать, как они жужжат внутри.
— А что потом?
— Полагаю, выпустить их. Впрочем, мой брат давил их ногой.
— Я всегда думал, что он очень злобный тип.
Сара Хилл и я жили вместе чуть больше года. Познакомились мы в один из субботних дней в библиотеке Конгресса и я пригласил ее к себе, пропустить стаканчик, а потом она осталась, на следующей неделе перевезя свои книги, ребенка и фотокамеры. Без особого обсуждения мы разделили домашние обязанности: она занималась садом и прибиралась по дому, а я готовил ужин, если она давала понять, что ей заниматься этим не хочется. Я также ходил за покупками, пока она не поняла, что толку от меня мало. Я покупал не то, что нужно, а что захочется.
Сара была фотографом, специализирующимся на так называемых неформальных портретах. Ее услуги находили спрос у многих организаций, расположенных в Вашингтоне, которым для рекламы требовались фотографии чиновников и членов совета директоров. И зачастую, используя лишь старенькую «лейку», Сара создавала удивительные портреты, на которых мужчины и женщины средних лет, ворочающие многомиллионными суммами, выглядели мудрыми, добрыми и человечными. Она настояла на том, чтобы ежемесячно вносить двести долларов на домашние расходы. Я относил их в банк и клал на накопительный счет Мартина Рутефорда Хилла.
Ладили мы неплохо и питали друг к другу самые теплые чувства. Возможно, я даже немного влюбился в нее, а она — в меня. Но после неудачных опытов семейной жизни, как с ее, так и с моей стороны, мы теперь понимали, что проверить любовь можно только временем.
— Кто звонил? — спросила Сара.
— Дочь сенатора.
— Сможем мы купить его в субботу?
— Кого, его?
— Алтей.
— Да, думаю, что да.
— Я не думаю, что он это сделал.
— Кто?
— Сенатор Эймс.
— Ты полагаешь, он не брал взятки?
— Да.
— Почему?
Сара послюнявила бумажную салфетку и вытерла засохшую овсянку со щечек сына. Ребенок радостно улыбнулся.
— Грап.
Сара скорчила гримаску.
Он хихикнул.
— Гру-у-у.
Сара вновь скорчила гримаску.
— Он не похож на человека, который берет взятки. У него такая мечтательная внешность, с вьющимися седыми волосами, карими глазами. Я не могу поверить, что он мог пойти на такое.
— Потому что у него карие глаза?
— Потому что у его жены есть деньги, дурачок. Она стоит восемьдесят миллионов.
— Скорее, восемнадцать, — я посмотрел на часы. — Пожалуй, мне пора.
— В библиотеку?
— Да.
— Ты возьмешь машину?
— Я вернусь и возьму ее позже.
Двухэтажный кирпичный дом, в котором мы жили с Сарой, находился в юго-восточной части Четвертой улицы. Построили его лет восемьдесят тому назад, недалеко от библиотеки Конгресса и совсем рядом с тем домом, в котором родился Эдгар Гувер.
Пять лет тому назад его купил и полностью перестроил богатый молодой конгрессмен из Сан-Франциско, полагавший, что избирателям понравится его решение поселиться в районе со смешанным населением.
Однако избиратели, главным образом черные, похоже, не придали особого значения местоположению вашингтонского жилища конгрессмена, потому что на следующих выборах победу праздновал его соперник. Поэтому мне экс-конгрессмен сдал дом в аренду буквально за гроши с одним условием: я съеду через месяц после его переизбрания. Я прожил в доме три года, а судя по тому, каким провалом завершилась последняя избирательная кампания экс-конгрессмена, я мог еще долго не беспокоиться о переезде.
— Ты вернешься к ленчу? — Сара встала, взяла со стола кофейные чашечки.
Поднялся и я.
— Нет. Скорее всего, перекушу где-нибудь в центре. А что наметила на сегодня ты?
Сара повернулась ко мне, на ее губах заиграла загадочная улыбка.
— О, мой день расписан по минутам и заполнен восхитительными событиями, которые обогатят меня как духовно, так и физически. К примеру, мой сын и я должны побывать в одном из магазинов соседнего дружеского гетто, где нас обсчитают примерно на пять процентов при покупке деликатесов, которые ты приготовишь сегодня на ужин.
