— Это надо.
— Пункт двадцать один. Двое. Живущих. Двое. Умерших. Ни одного. Выкидышей. Ни одного.
— А второй ребенок мальчик или девочка?
— Мальчик.
— А что там записано насчет девичьей фамилии матери.
— Гвендолин Рут Симмс, — ответила блондинка. — Нынче Гвендолин не сыскать. Красивое имя, но старомодное.
— Пожалуй, вы правы. А смогу я с вашей помощью узнать имя ее брата?
— От тех же отца и матери?
— Не знаю. Скорее всего, что нет.
— Вы знаете имя брата?
— Нет.
— Дату рождения?
— Нет.
— Как насчет фамилии матери? Я имею в виду не девичью, а по мужу.
— Не знаю.
С сожалением она покачала головой. Ей это не нравилось. Она не справилась со своей работой.
— Одной девичьей фамилии матери для этого недостаточно. Извините.
— Ничего страшного, — успокоил ее я. — Можем мы заглянуть в свидетельство о рождении еще одного человека?
— Разумеется, — она радостно улыбнулась.
— Я знаю только год рождения, имя и фамилию.
— Этого достаточно.
— Год одна тысяча девятьсот сорок четвертый, а фамилию я опять продиктую вам по буквам.
Я попросил ее найти свидетельство о рождении Игнатия Олтигби, и это заняло у нее больше времени, поскольку я не знал точной даты его появления на свет. Около пяти минут. До сих пор не знаю, что заставило меня оправить ее на поиски свидетельства о рождении Олтигби. Возможно, причина состояла в том, что его застрелили у моего дома, и мне хотелось как-то увековечить его в памяти, хотя бы убедившись в том, что он-таки родился на свет божий. А может сказалось любопытство. Не часто в Лос-Анджелесе рождались нигерийские вожди. Да еще во время Второй мировой войны. Иногда я льщу себя надеждой, что на меня снизошло откровение. Так случается с историками, делающими великие открытия. Беда с этими открытиями лишь в том, что их бы не было, если б в какую-нибудь субботу кто-то не полез со скуки чистить чердак в Лондоне, Бостоне или Сан-Франциско.
Блондинка вернулась с упреком во взгляде.
— Вы же все знали, не так ли?
— Знал что?
— Ладно, продолжим наши маленькие игры, — она положила свидетельство о рождении Олтигби на конторку. — Игнатий Олтигби. Родился девятнадцатого декабря одна тысяча девятьсот сорок четвертого года. Отец, Обафеми Олтигби. Раса, негр. Национальность, эфиоп.
— Что ж, похоже.
— Он действительно был эфиопом?
— Нигерийцем.
— Обе эти страны в Африке, не так ли? Я думаю, в сорок четвертом всех африканцев записывали эфиопами.
— Возможно.
— Занятие отца. Студент.
— Как насчет матери?
— Вы уже все знаете.
— Знаю что? — повторил я. — Мать та же.
— Вы уверены?
— Иначе и быть не может. Едва ли в одном доме на Гоуэр-стрит проживали две Гвендолин Рут Симмс.
Служитель автостоянки как-то странно посмотрел на меня, когда я отдал ему квитанцию и расплатился. Я решил, что все дело в улыбке, не сходящей с моей физиономии. То была улыбка историка, которая появляется, если я узнаю нечто жизненно важное. К примеру, цвет глаз капитана Бонневилля — серый, а не, как полагали многие историки, синий. То было целым событием.
Не менее высоко оценил я и тот факт, что Конни Майзель и Игнатий Олтигби рождены одной матерью. Будь я великим детективом, я бы назвал почерпнутые в отделе регистраций сведения ключом к разгадке преступления. Но, поскольку в тот момент я мнил себя великим историком, то решил оценить мое достижение как блестящее исследование. Так заново отрытый предмет позволяет по-новому взглянуть на давно минувшую эпоху. Конни Майзель была сводной сестрой Игнатия Олтигби. Естественно. Теперь все сходилось воедино.
Только целого у меня не получилось. И когда я подошел к автомобилю, их родство стало рядовым фактом в череде тех, что не прошли мимо моего внимания.
Пусть несколько странным, но столь же бесполезным.
Правилами автостоянки водителю разрешалось самому выезжать за ворота при наличии свободного коридора. Мою машину не блокировали другие, а потому я сел за руль и вновь прокрутил все в голове. Зацепился лишь за одно: Конни Майзель и ее сводный брат вошли в жизнь сенатора Роберта Эф. Эймса практически одновременно: шесть или семь месяцев тому назад. Едва ли речь шла о простом совпадении. Конни Майзель взяла на себя сенатора. Ее братец обольстил дочь сенатора. Теперь дочь мертва, так же, как и Игнатий Олтигби. Что-то это должно означать. Что-то ужасное и отвратительное. Память услужливо подсказала мне слово cahoots. Происходило оно от французского cahute,
