Он сразу оробел от этого сердитого окрика. Не знал, почему именно, но чувствовал, что если этот панок насядет на него, то рука против его воли сама полезет за пазуху и вытащит бюллетень. Чтобы прогнать этот страх, Панько мысленно подбадривал себя: «Не давать! Не давать!»
Это пронеслось в его голове мгновенно, пока он обдумывал, что должен ответить секретарю. Сколько ни силился он, чтобы ответить резко и решительно, но ничего у него путного не выходило.
— У меня нет другой карточки! — выдавил, наконец, Панько и тут же сообразил, что ему не поверят. Секретарь приблизил к нему побагровевшее лицо.
— Врешь! Давай бюллетень!
«Да будет воля твоя, господи! Только бы это выдержать», — подумал Панько и робко ответил:
— Тут я не дам карточку — наверху в комиссии!
— Быдло! — зашипел секретарь и, растягивая рот, зловеще блеснул зубами. Потом подмигнул «агитатору» и шопотом:
— Дать!
В тот же миг десятский взмахнул здоровенным кулаком и ударил Панька по лицу.
«Уже бьют! Но выдержу, будь что будет», — подумал Панько и приладился получить еще несколько тумаков; стиснул зубы и сморщил, сколько мог, лицо, — думал, что это избавит от боли. Секретарь отвернулся к стене хихикая. Панько будто застыл на месте, где остановился, смотрел испуганными глазами на «агитатора» и чего-то ждал.
Тогда подскочил к нему жандарм и замахнулся прикладом:
— Давай или сюда, или туда! Не мешай другим! — заревел он с такой злобой, точно Панько откусил ему ухо.
Дальше Панько уже ничего не помнил, как пригнулся, как вскинул руку над головой и когда выскользнул на улицу.
Стал поодаль напротив дверей и со стыдом и горечью подумал:
«Все же не выдержал! Испугался! Хорошо же я стою за общество! Стоит ли меня в другой раз выбирать? Побоялся, что голову прикладом разобьет!» Он смотрел, как другие выборщики заходили по одному в помещение, как секретарь отбирал у них бюллетени и взамен давал другие. «Там, видно, вложена пятерка. За подлое платят, а за честное бьют!» — соображал Панько, и глаза наполнялись слезами от горя и боли. Побитое лицо как огнем пекло.
Стоял неподвижно и покорно, словно нищий перед господским домом, заглядывал внутрь. И ему казалось, что, может, как-нибудь незаметно проберется через коридор. Но мало на это надеясь, представлял себе, что же ему скажут в селе, если он вернется ни с чем.
Другой жандарм, охранявший здание с улицы, успел уже узнать, кто такой Панько, и направился прямо к нему.
— Марш! — закричал и этот на Панька, так свирепо, точно он и ему причинил большую неприятность. — Стоять здесь не дозволено!
Запуганный Панько быстро зашагал по направлению к ярмарке, и у него было такое чувство, как у ребенка, которого палкой выгнали из чужого сада.
«Бедная моя головушка, — думал он, — что же мне делать?» Он озирался вокруг, словно ища глазами человека, который бы помог его горю.
Наконец он увидел односельчанина Ивана в высокой бараньей шапке. Тот, наклонившись, стоял на возу, копаясь в мешке.
Счастливая мысль осенила Панька, и он направился прямо к Ивану.
— Вот о чем я вас попрошу, — начал Панько, опираясь рукою на грядку телеги, — одолжите-ка мне вашу шапку!
Иван удивился:
— А вам же зачем моя шапка?
Панько подумал с минуту.
— Вы не спрашивайте зачем, а одолжите. Я вам пока свою дам.
Иван с беспокойством почесал затылок.
— Простите, — говорит, — Панько, но я не знаю… зачем… А ну, потом какая беда… — робко начал Иван, подозревая, не наделал ли Панько чего-нибудь в городе, а теперь хочет переодеться, чтобы его не узнали.
Панько догадался, чего боится Иван.
— Да вы, Иван, ничего не бойтесь. Это, видите ли, я голосую за нашего кандидата, а там бьют.
— Опять бьют? — перебил Иван. — А говорили, что на этих выборах не будут бить.
— Какое там не будут! — вздохнул Панько. — Мне вот уже шестьдесят и два минуло, а еще в жизни никто так в зубы не давал, как сегодня какая-то сволочь, побей его господь! Да в зубы что там! Но жандарм еще и прикладом замахивается. А я старый человек: боюсь, что мне там и конец будет. Ну, одолжите, Иван, подложу я в шапку соломки, все же не так страшно.
Иван замялся: и отказать неловко, и давать не хотелось.
