Прайс вынул бутылку бренди из бара и наполнил стакан. Годфри не отказался.
– Это случайно не Френсис Пульман? – спросил Прайс.
Годфри не ответил.
– Мистер Пульман был добровольцем в нашем эксперименте.
– Добровольцем?
– Мы тайно вербовали добровольцев для некоторых исследований. Все в пределах закона, просто не рекламируется. Ты, конечно, как член правления, вправе проверить наши записи. Конкретно это исследование включало разрабатываемое нами снотворное, с полной эффективностью барбитуратов, но без побочных эффектов. Его еще необходимо доработать, так как в некоторых случаях оно выступало как галлюциноген. Вскоре стало очевидно, что мистер Пульман, хоть и обладает чистой историей болезни, тем не менее, страдает от не диагностированного случая ПТЛС [5]. Но мы не психиатры. В любом случае, касательно мистера Пульмана, препараты были… противопоказаны, и мы исключили его из исследования. И, могу добавить, дали более чем адекватную компенсацию. Но мы не можем быть уверены в последствиях того, что уже попало в его вены.
Годфри кивнул и обвинительно посмотрел на Прайса.
– Этого не достаточно. Почему оба, он и моя племянница, ссылаются на паранормальную сущность и зовут ее Драконом?
– Если угодно, – сказал Прайс, – я покажу.
Прайс и Годфри стояли перед длинной змеей в китайском стиле: огненно-красное и оранжевое тело, белые брови и усы. На ее туловище была эмблема спортивной команды, в когтистых лапах – палочки для еды, которыми, в свою очередь, она держала собственный хвост. Челюсти были открыты для первого укуса, а один глаз закрыт, словно подмигивая. Фреска покрывала двойные двери Лаборатории Герпетологии, и под ней была цитата:
Я не знаю, как он мчится, верхом на ветре и как взмывает в небо. Сегодня я видел дракона. – Конфуций
– Лаборатория Сна в эту сторону, – сказал Прайс, указывая дальше по коридору. – Иногда я привожу сюда Шелли для обследования ее здоровья.
Он повернулся обратно к дракону и улыбнулся, словно родитель, гордящийся рисунком ребенка.
– Я поощряю подобные маленькие прихоти. Это способствует сплочению группы. И, в свете того, что мы делаем, напоминает, что мы все еще люди. Заглянем?
Прайс шагнул вперед, двери раздвинулись. Он пропустил Годфри вперед.
На первый взгляд, она не очень отличалась от других лабораторий в Башне, кроме десятков и десятков прозрачных пластиковых контейнеров, содержащих нечто, на первый взгляд похожее на темные, гибкие трубы. Затем увидел глаза. Прайс подошел к технику, сидящему у монитора, и похлопал по плечу.
– Что скажете? – спросил Прайс.
– Кое-какие интересные расхождения между Цейлонской Куфией и Каменистым Щитомордником. О, подождите, нет. Тут десятичное число.
Нехотя, но Годфри был впечатлен. Он понимал, что находится на стадии правдоподобного отрицания, но к чему это приведет, Бог знает. И если он продолжит отрицать, это лишь поднимет еще больше вопросов о его собственной объективности, о равновесии контроля между ним и Оливией, который и так был крайне сомнителен. Он мог лишь придерживаться курса, согласно которого с первого дня верил, что однажды Прайсу настанет конец: нужно не отнимать, а наоборот, дать тому веревку.
Годфри взглянул в один из контейнеров, встретил чувственный взгляд черной кобры, и, к своему удивлению, перенесся на девятнадцать лет назад в подвал Кентуккийской церкви пятидесятников одним августовским утром. Номинально он занимался изучением феномена манипулирования змеями, но, на самом деле, он и Оливия просто искали повод, чтобы провести вместе ночь. Они даже не добрались до работы, остановившись в темной подсобке; Оливия села на металлический ящик, его рука скользнула под платье, и пот катился по телам, когда они услышали металлический звук, словно кто-то ударил кулаком по контейнеру, на котором сидела Оливия. Они остановились, не зная, что думать: мог здесь быть кто-то еще? Последовал еще один удар, и еще. И они одновременно поняли. Это была змея. Она «видела» их тепло и инстинктивно тянулась к нему, их чисто физическое желание притянуло животное.
– Норман? – позвал доктор Прайс. Годфри увидел достаточно.
