Что здесь было действительно постоянным — это Река, черная, блестящая, медленно и величаво несущая свои воды, и — Тот берег, едва видимый вдали. Даже сход с тропы зачастую оказывался совсем не в том месте, где был совсем недавно.
Небо тоже менялось. То затянутое низкими серыми тучами, сквозь которые едва пробивался рассеянный свет, оно создавало впечатление непрекращающихся сумерек. То, напротив, тучи растягивались какими-то верхними, не достигающими поверхности ветрами, и тогда лагерь, Реку и пристань на Реке и вообще все освещали две неподвижные, будто приколоченные к черному беззвездному бархату полные луны, расположившиеся друг против друга, как два наглых пятака — над Тем берегом и над этим.
Еще когда ему было интересно, он пробовал выяснить для себя, разузнать в лагере, видел ли кто-нибудь в тех своих жизнях нечто подобное, хотя бы во сне, но разговоры, которые он сумел услышать, касавшиеся этой темы, заставляли думать, что нет. Не видели и не представляли себе ничего похожего. Даже те, кто — подавляющее меньшинство — давал себе труд задумываться на соответствующие темы.
Две луны в небе были даже большим потрясением для многих, чем все остальное.
«По крайней мере сначала», — подумал он, перепрыгивая в узком месте через курящуюся Священную Расщелину.
«Тоже бред. Что здесь может быть священного? Для кого? Подумаешь, то один, то другой новичок из очередной партии, пригнанной танатами, — то есть из тех, кто еще не перестал дышать, — вдохнув эти испарения, начинает вещать и прорицать. Ничего, кроме как указать, кто попадет на следующую Ладью, новоявленные пифии не могут. Но подобные оракулы и сами обычно оказываются на той же Ладье, и снова лагерь ждет новых.
Как и остальное, этот порядок был здесь до меня, чему удивляться, конечно, не приходится. А иногда находятся счастливчики, кому светит прямиком в Тоннель, и их называют те же оракулы. И никогда не обмолвились ни словом о тех, кого я увожу пешком. Вот это точно удивительно…»
С последнего уступа, откуда тропа, превратившаяся по ходу дела в широкую дорогу, спускалась прямо к лагерю, он всмотрелся в приблизившуюся панораму островерхих шатров, домиков и плоских брезентовых крыш.
Все правильно, выход опять сместился. В прошлый раз пристань была далеко по правую руку, теперь же почти точно напротив. Или то было в поза или даже позапозапропшый раз? Или перемещается сама пристань? Но нет, вон красная с синим, кажущаяся отсюда бурой с черным квадратная палатка Локо-дурачка, она как была, так и осталась через две линии от той, что ведет напрямик к причалу. Ладья у пирса не болтается, значит, предстоит что-то другое.
«Пришла новая партия. Посмотрим, что предстоит в связи с этим делать. Что-нибудь. Не то, так это. Посмотрим».
Он лукавил. Он знал, что предстоит, и ему было плохо от этого своего знания.
Быстрыми шагами, почти бегом добрался он до крайних палаток, где его, завидя издали, уже встречали.
— Здравствуйте!
— …вуйте!..
— Добрый день.
— Здра…
— Добрый вечер.
Это те, кто еще не отвык от времени. Внешне они все ничуть не менялись. Переставали дышать, начинали общаться, не разжимая губ, но голоса так же звучали в неподвижном ледяном воздухе, который многим из них уже не был нужен. Было ли это какой-то разновидностью телепатии? Все могло быть. Даже темперамента — по крайней мере, в рассуждениях, дискуссиях, а то и шумных спорах — многие из них не утрачивали. Не все.
— Господин Харон, вы не знаете, когда будет' следующий рейс?
— Эй, Харон, сколько можно ждать, мы торчим здесь уже год!
— Месяц…
— Для тебя месяц, для меня год… Слышишь ты, бревно глухонемое?!
— Дяденька Харон, а где мои мама и папа?
Вот еще к чему он не мог привыкнуть — что тут бывали и детишки. Немного и нечасто, но бывали. Почти в каждой новой партии шло два-три заплаканных, испуганных малыша. Они жались к взрослым, и те обычно принимали их, вели с собой, ободряя и успокаивая, сами растерянно озираясь, хотя бы давали палец, но случалось, что детей отталкивали. Танатам, гнавшим партию, было все равно, они подхлестывали и грозили мечами всем отстающим без разбору. Только в лагере, попав в какую-никакую устоявшуюся среду, вновь прибывшие постепенно успокаивались. Всем находилось место.
