— Да ладно, Зинуль, ну что ты, поговорили с мужиками у метро, — чуть качнувшись, он потянулся губами к Инкиной щеке.
— Вон, на Уткина, — Инка небрежной скороговоркой бросила адрес, поворачиваясь к вопрошающему спиной. Снова: — Вот тебе теща сейчас задаст, хорошо, хоть ее боишься!..
— Садись, оставь их, после найдем, они здешние! — донеслось из машины сквозь хрипы рации.
— Иди, говорю, гад, домой! — Инка саданула так, что у него перехватило дыхание.
Сержант, плюнув, прыгнул в машину. «УАЗ» рванул с места.
Они, разом замолчав, прошли еще дальше. Включившиеся в нем часы продолжали тикать.
— Проспект Буденного — туда, — сказал он, оглядываясь.
— Найду, — коротко и хрипло сказала она.
— Ты…
— Не пропаду, иди. — Инка спрятала трясущиеся руки глубоко в карман плаща, пакет с курткой задрался.
— Хорошо. — Часы тикали все громче. — Я вернусь. Не уезжай пока со своим математиком.
— Не уеду, иди.
— Будь осторожна. Сейчас к вообще. Я вернусь, и мы поговорим про того типа. Увидишь еще раз — беги от него что есть мочи. Послушай утренние новости по городу.
— Да иди же ты!..
Вспомнив, он сунул ей бумажник, откуда заранее вынул паспорт. Там остались только деньги и карточки.
Оглянулся всего раз, но высокой фигуры с перетянутой тонкой талией на освещенной улице уже не было. Она тоже умела уходить, Инка.
«Это похоже на игру в контрразведку», — сказала она по дороге.
«Похоже, — согласился он. — На игру».
Он не мог допустить, чтобы его задержали, что наверняка произошло бы, попадись он один. Отпуская в этот Мир, ему совершенно точно дали понять, что всего одна оплошность, одно невозвращение к сроку — и путь сюда будет навсегда закрыт.
«Похоже на игру», — твердил он про себя, обходя широким кругом место, куда стягивались милицейские машины. Зашел сзади, через скопление старых гаражей в яблонях.
Кучу листьев, в которые он прыгнул с крыши крайнего гаража, сегодня сдвинули в процессе осмотра места трагедии метров на десять, но роли это уже не играло. Вспыхнувшие прожекторные фонари оставленного на всякий случай поста — он обошел и пост, видя и чуя во тьме, — не высветили никого, потому что там никого и не было.
Ему, как всегда, пришлось возвращаться по общей тропе, набитой от выхода из Тэнара, и, как всегда, было противно видеть кучки дерьма, оставленные густо вдоль тропы, и перешагивать оставленные прямо на тропе, и перепрыгивать раздавленные. Через два колена ущелье расширялось, там будет посвободнее.
Его сперва удивляло, как это люди — здесь, до лагеря, они еще были людьми, как это ни странно, да и в лагере оставались многие — могут так беспардонно гадить, отправляясь по последней своей дороге. Но он припомнил, как там, в том Мире, выглядят обочины любых военных дорог любой войны — скажем, что он видел когда-то сам, дорогу на Кандагар, — и удивление само собой испарилось.
«Да и то сказать, это ведь смотря с какой стороны считать. Последняя дорога… Она же для них и первая. Последняя — оттуда, первая — сюда. Для всех них, кто здесь все-таки очутился, это же целое откровение. Оказывается, «там», в смысле тут, что-то все-таки есть, и не врали попы и проповедники всех мастей, и не врали те, кто возвращался, например, после временной остановки сердца, и вообще — живем! живем, наплевав на всякие шиши, братцы!.. Конечно, что считать за жизнь…»
Он перепрыгнул целую натоптанную площадку с парой вбитых бумажных клочков.
«Неужели у них действительно так подпирает? И именно здесь? Всегда тут бывает навалено больше всего. Может, просто реакция? Скорее всего».
За поворотом действительно стало попросторней, стены отступили, кому приспичивало, могли отходить за выступы. Хотя от танатов особо не отойдешь… Он начал длинный спуск по тропе, идущей уступами.
«А куда — сюда, вы знаете? Выйдя из ущелья, первое, что вы видите, — лагерь, палаточный городок от подножия до самой кромки воды, протянувшийся в обе стороны, сколько хватает глаз. Нет, первое, конечно, — это Река, а уж лагерь у подошвы Горы потом. Или я просто уже сам слишком привык и не могу адекватно перенести на себя чувства, которые каждый из них должен испытывать после наползающей ощутимо на грудь черноты, отчаяния, страха и, весьма вероятно, немалой боли, а то и долгой отвратительной болезни… Хотелось бы мне тоже знать это поточнее, куда на самом деле — сюда…»
