Я впервые понял многих людей, которых вроде бы хорошо знал прежде: они не выносили неподвижности и совершали любые глупости, стремились к абсурдным целям, добивались совершенно им ненужного, обижались попусту, мстили попусту, радовались пустому, лишь бы заполнить пустоту внутри себя. Занять себя они могли движениями, еще лучше — разговорами, но не задумчивостью.
Мы садились на скамейку, и Дуля стремилась взлететь, как воздушный шарик, а я торопился подсунуть в качестве балласта какое-нибудь воспоминание. Боялся говорить о доме: она сама не вспоминала, значит, что-то в ней сопротивлялось. Ни о доме, ни о внуках, ни о Марине, ни о работе старался не упоминать. Мне казалось, что мир, который ей предстояло вспомнить, сначала должен быть самым простым, состоять только их нас двоих. К нашим услугам была прожитая жизнь.
— Какой наш отпуск ты считаешь самым лучшим? — задавал я вопрос.
Дуля пыталась ускользнуть от ответа, я не отставал, и к моему удивлению она сказала:
— Ну… как это… ну… там еще офицерская столовая была…
— Лепель?!
— Нет, не Лепель… дождь был все время… впрочем, может и Лепель…
Лепель — городок в Белоруссии. Мы с маленькой Мариной снимали угол за занавеской в домике официантки при воинской части. Две недели шли дожди. Куртки, свитера и постели промокли и пропахли плесенью. Белье Дуля стирала в цинковом корыте хозяйки, просушить было негде. Я решил бежать и заставил Дулю уехать. После этого много раз были то Пицунда, то Коктебель, море, солнце, комфорт, сервис, общество приятных людей… И вот, оказывается, лучшим воспоминанием для Дули остался Лепель. Мне это и в голову не могло прийти. Если б случайно не спросил, никогда бы не узнал. Я был ошарашен. Может быть, и на всю прошлую жизнь она смотрит по-своему? Я жил ее чувствами, избавлялся около нее от своих тревог, радовался, когда она радовалась, но если я ошибался, если она чувствовала не то, что я, то чьими же чувствами я жил?
Впрочем, возможно, Лепель Дуля назвала случайно. Ей трудно было вызывать воспоминания усилием воли. Вспоминала только то, что выплывало в памяти само. А мне жизнь без воспоминаний казалась мертвой. Да и сейчас кажется.
Если не о прошлом, о чем еще я мог с ней говорить? Она даже о Гае перестала спрашивать. Я боялся напомнить, что за «Мальбеном» существует другая жизнь, что у нее есть дом, дети и внуки — следил за собой, чтобы не проговориться. Продолжал отыскивать темы в прошлом — до чего же скудной на события оказалась жизнь! — и однажды, когда заговорил о школе, она отказалась вспоминать:
— Мне тяжело это, не надо.
Я понял: не морально тяжело, как бывает в книгах, а физически, как тяжело студенту на экзамене вспомнить формулу. Переключился с прошлого на то, что видели глаза: прошла нянечка, прошествовала полная дама в курточке, прошагал, внимательно поглядев на нас, спортивный мужчина. Про них мы и говорили, пока на дорожке от проходной не показывался Валя — значит, наступало время обеда или ужина, у нас появлялось хоть какое-то занятие.
Валя Дулю не интересовал. Она не любила ноющих мужчин. Зато сдружилась с новой соседкой по палате Раей. Восхищалась тем, что, когда Раю забирали с инсультом из дома в больницу, та, лежа на носилках, заставила санитаров амбуланса вытащить изо рта и спрятать в шкатулку челюсть — иначе в больнице потеряли бы. Теперь Рая шепелявила, потому что челюсть лежала дома и некому было ее привезти — старуха жила одна на съемной квартире. Она и меня восхищала: торопилась встать на ноги и ни минуты не тратила зря — разрабатывала руки и ноги, складывала в уме цифры и вспоминала номера телефонов — тренировала память и ум.
Она вызвала сына Геру из Канады. Он явился прямо из аэропорта. Видно было, что человек устал. На работе его отпустили на две недели, предупредив, что уволят, если опоздает хоть на сутки. Он продумал план действий и сразу начал звонить друзьям. Мы с Дулей невольно слушали и много узнали. По плану Геры Рая должна была переехать к нему в Монреаль. Его зарплата вся уходила на жилье, а квартирка была такой крохотной, что негде было поставить лишнюю кровать. Видимо, собеседники Геры после его рассказа озадачивались и спрашивали, что же он собирается делать. Он всем отвечал одинаково:
