Нужно было увидеть ее. Ни о чем другом я уже не мог думать. Увидеть, сказать, что ничему не верю и благодарен ей за все. Если с ней что-нибудь сотворили, она мне расскажет…
Дядя Дули сказал по телефону, что это совершенно невозможно. Дулю он обожал, она, оказывается, выросла в его семье, была его любимицей. Но тут он ничего сделать не мог. Поразмышляв, сначала посоветовал обратиться к главному врачу (эксперты подчинялись главному врачу республиканской психиатрической клиники), потом решил, что и это ничего не даст, но можно попытаться через адвоката, Галину Николаевну Белозерскую, которая настроена в пользу Ольги Викентьевны не только потому, что назначена вести дело, но и по-человечески, очень старается, и, может быть, она через главного врача и устроит встречу. Дядя дал домашний телефон Галины Николаевны — они приятельствовали.
По телефону та никак не могла понять, чего от нее хотят и кем я прихожусь подозреваемой. Обещал объяснить при встрече. Адвокатская контора находилась в поселке велозавода в двух троллейбусных остановках от тракторного — помещение обычной жилой квартиры на первом этаже жилого дома.
Пышная и одышливая Галина Николаевна сидела в комнате с еще одним адвокатом, словно бы для контраста худым и высоким, и для разговора отвела нас с Дулей в маленькую комнатку напротив входной двери. Там на столе не было ни одной бумажки — комната предназначалась для разговоров с клиентами наедине, больше ни для чего. Быстро выяснив, что мы люди посторонние, ничего не знающие и не понимающие, Галина Николаевна вначале недовольно щурила глазки под тонкими нарисованными бровками, но увлеклась (наверно, перед любым слушателем увлекалась) и произнесла речь, словно уже выступала на суде:
— Она оговорила себя! Какая квартира?! Не смешите меня! Никто бы ее не выселил! Нет таких законов! Она прописана! Алкоголик спьяну брякнул — и она поверила? Она с ним двадцать лет прожила! Из органов выгнали, из партии выгнали, дошел до чернорабочего в литейном цехе — и она всерьез воспринимала, что он там спьяну нес? Вы меня извините! А если бы и всерьез? Допустим, поверила, решила, как она говорит, обеспечить дочь жилплощадью — так что, обеспечила? Она себя на десять лет обеспечила! Если решила убить из-за жилплощади, неужели не смогла бы сделать так, чтобы и комар носа не подточил? Так, как она, действуют в состоянии аффекта! Застукала мужика с бабой — аффект! Но год прошел, как он ее бросил! Если что и было, уже давно перегорело! Нашла личное счастье, завидный мужик, дачу строили, ей ничто не угрожало — откуда аффект?!
— Но она убила? — осторожно спросила Дуля.
— Да, она убила. В этой части Хадкевич поработал, да там и делать нечего было. Этот Иваныч показал: стакан стоял на верстаке, а Кобзев хлебнул из него, стоя возле бочки с водой, это десять метров, то есть он взял стакан и еще там расхаживал с ним несколько минут. Тут она никуда не денется. Сама налила, а потом ждала, когда он хлебнет. Как они хлебают, мы знаем. Знала она, что это смертельно? Это не так важно, как пытается представить Хадкевич. Я лично думаю, она об этом не думала. Говорит, наливала, чтобы пятно вывести. Она же не знала, что он явится на дачу, верно? Собиралась развести в стакане, потереть что-то там, не помню, пудреницу, что ли, а тут он. Но допустим — думала, знала, хотела убить и убила. Так ведь не за жилплощадь — тут все понятно, он поступил, если хотите, благородно, ушел с чемоданом, оставив ей квартиру, а если и попрекнул этим или даже стал бахвалиться, мол, передумал, — это чепуха, это гроша ломанного не стоит. Но ведь не без причины убила, так? Значит, он другое ей сказал.
Галина Николаевна сделала паузу и посмотрела. Она умела увлечь слушателей ходом своей мысли. Мы с Дулей замерли, ожидая.
— Он ей сказал, что у него будет ребенок. Двадцать лет они прожили вместе, и у них не было совместных детей. Теперь у него появилась молодая жена, и он похвалился — на седьмом месяце. Этого она перенести не смогла.
— Почему?
— Она его любила, — буднично сказала Галина Николаевна.
У нее получилось эффектно, и прежде, чем успел осознать и усомниться, я поддался эффекту. Охваченный ужасом, я плохо соображал.
