Светка из четвертой квартиры сказала, что Таня обещала написать и сообщить свой адрес. Это уже было в середине дня, а от тетки я сразу побежал к Дуле. Дуля сказала, что не писала, потому что не знала, как об этом написать. Для нее это было достаточное объяснение.
Все это время я удивлялся своей холодности. Это было похоже на заморозку при удалении зуба — странная нечувствительность. Странная, наверно, тем, что ее, все-таки, чувствуешь. И ждешь, что сейчас дантист дернет, и готовишься к настоящей боли.
Некого было спросить. Иван Иванович был на работе. Дуля сказала, что у нее дядя — эксперт судебной медицины, он может что-нибудь узнать. Решили пока дождаться папу.
Вечером Дуля сидела у нас. Папа рассказывал, мама иногда перебивала, стараясь, чтобы все звучало мягче и меня не травмировало. Однако все было слишком невообразимо, чтобы травмировать. Ольгу Викентьевну папа всю осень видел на участке Ивана Ивановича. Тот плотничал — задумал сладить домик. Ольга Викентьевна иногда приезжала и готовила горячий обед. В воскресенье к ним забрел Толя, как всегда, выпивший. Забрел не в первый раз, может быть — во второй или третий. Они, кажется, ссорились с Ольгой Викентьевной, то есть Толя без крика вообще не умел, а Ольга Викентьевна всегда говорит тихо. Она накрыла на верстаке, была там водка, и, как выяснилось, был там стакан с серной кислотой. Он оказался на верстаке случайно. Иван Иванович взял кислоту в транспортном цехе и в бутылке вынес через проходную для кого-то из приятелей. Ольга Викентьевна, значит, зачем-то налила немного в стакан. И Толя, уже пьяный, хватанул. Как это получилось, никто не понимает. Спасти его не смогли. Следователь считает, у Ольги Викентьевны есть мотив: Толя стал требовать, чтобы она освободила квартиру, которую он получил на заводе. Она говорит, что взяла кислоту вывести пятна. Иван Иванович держал бутылку в кармане старого пальто, говорит, там на два пальца оставалось.
— Ты знал, что она сидела? — спросил папа.
— Папа ничего плохого не хочет сказать, — быстро сказала мама, — он и следователю не говорил ничего плохого.
— Я и не видел ничего, — сказал папа. — Свинчивал трубы, услышал крик.
— А кто сказал, что она была в лагере?
— Толя Ивану Ивановичу сказал.
У меня начала отходить заморозка. Казалось, что все произошло очень давно. И была связь между тем, что Ольга Викентьевна убила Толю, и тем, что она никогда не проговорилась о лагере.
Я догадался спустя годы: она всегда жила с чувством вины. Потому догадался, что и сам, сколько себя помню, живу с тайным чувством какой-то вины. Не хочется в этом копаться. Оно не зависит от разума. Униженные всегда знают, что в чем-то виноваты. Наверно, палачи и преступники, которые скрываются от возмездия, делают пластические операции и живут под чужими именами в Южной Америке, этого чувства вины не испытывают. Им не так стыдно перед людьми, как жертвам. Им легче носить в себе прошлое.
Дуля кое-что разузнала через своего дядю-эксперта. Оказалось, что Ольга Викентьевна созналась в умышленном убийстве. Молодая женщина, к которой ушел Толя, беременна на седьмом месяце. Им нужна жилплощадь. Вторую квартиру Толе никогда бы не дали, ему ничего другого не оставалось, как требовать свою у Ольги Викентьевны назад. Таня ему не дочь. Ольга Викентьевна уверена, что у Тани есть право за давностью проживания, но юридически квартира висит в воздухе, это еще суд должен решать, не уголовный, а другой, по гражданским делам.
Дулин дядя сказал, что ищет у Ольги Викентьевны состояние аффекта в момент преступления, это может смягчить приговор.
Дуля пересказывала разговор с дядей, а у меня, наконец, включилось воображение. Все это время со дня приезда оно не работало. Отказывалось включаться, как будто сгорел предохранитель. А тут стали навязчиво возникать картины, как кадры в кинофильме. Ведут на допрос. Ведут с допроса. Камера, уголовницы, койка, Ольга Викентьевна не спит, смотрит в потолок. Я знал, что она не могла убить Толю из-за квартиры. Ни вменяемая, ни невменяемая, ни в состоянии аффекта, ни в помрачении ума, — не могла. Что-то в следственном изоляторе или на допросах с ней сотворили.
