Через неделю после войны я вернулся на гору Нево. Всеобщее горе и замешательство охватило беженцев, но с отцом и мной произошло иное, необычное. Вместо того, чтобы отчаиваться, хаджи Ибрагим, казалось, прошел через длинный темный туннель. Он снова стал уповать на реализм. Он больше не пойдет за полковником Насером. И пару раз он намекнул, что жизнь, может быть, уготовила для нас кое-что получше Акбат-Джабара. Он не говорил прямо о возвращении в Табу или о том, чтобы договориться с евреями. Однако он несколько раз заходил к доктору Мудгилю. По-моему, он разнюхивал достойный способ покончить с нашим изгнанием.
Находясь в пустыне, я, возможно, позволил себе успокоиться звездами и тишиной, но волна надежды прокатилась у меня по жилам. Отец прислушивается ко мне. Было бы время как следует подумать и подготовиться, я смог бы убедить его, что жизнь не кончится, если я поеду учиться. Разумеется, не позже чем через пару лет все мы сможем соединиться и переселиться в хорошее место. Может быть, даже за пределами Палестины или арабских стран.
Да что я, с ума сошел? А как же Нада? Отец никогда не должен узнать, что она потеряла невинность. Тогда конец любому плану. Первым делом мне надо постараться помирить их. Иногда они, кажется, выказывали заботу друг о друге, но всегда их встречи заканчивались кисло.
Что-то было у них под самой кожей, готовое вспыхнуть. Свою жизнь Нада осуждала, но никогда она прямо не высказывалась против Ибрагима. Иногда я чувствовал, что она его ненавидит. По правде сказать, он никогда бы не пришел к согласию с независимой женщиной; но оба они были такие личности, что нужно найти способ взаимного уважения.
Почему он всегда был готов затеять спор?
Да, моя первая задача — добиться взаимной симпатии между ними. А тогда уж можно мечтать о переезде.
Я пригляделся к небу. Оно не выглядело благополучным. Завтра Нада приезжает домой на три дня, но у меня еще целая секция не накрыта гофрированной крышей, чтобы предупредить непогоду.
Я связался с доктором Мудгилем по радио.
— Да, Ишмаель.
— Я думаю, мне лучше остаться до завтра и закончить крышу, — сказал я. — Не хочу оставлять эту секцию открытой на три дня.
— Молодец.
— Не могли бы вы известить Наду, что я опоздаю?
— Да, конечно. Я об этом позабочусь. В остальном все в порядке?
— Да, все отлично. Мне здесь очень хорошо.
Ибрагим должен был признаться себе, что и в самом деле ждет Наду на следующий день. И почему не признаться? Он скучает по ней. Когда пришел доктор Мудгиль с вестью, что Ишмаель вернется с опозданием, еще одна приятная мысль пришла ему в голову. Может быть, во время этого посещения, если Ишмаель опоздает, он с Надой пойдет погулять и поговорит с ней по душам. Он никогда этого не делал. Кажется, она многому научилась в Аммане.
Он давно составил себе мнение о детях. Он должен признать, что из всех одиннадцати, которые родились, умерли, выжили, женились, Нада — самая любимая после Ишмаеля. Он твердо решил, что при этом ее посещении он скорее откусит себе язык, чем будет говорить ей резкости. Если она так ему дорога, то почему же он всегда старается ее обидеть или причинить боль?
Женщины кудахтали над Надой, как в курятнике. Как она красиво выглядит! Она еще больше похорошела с последнего приезда несколько месяцев назад. В ее манерах появилось что-то особенное. У нее была уверенность, редкая для женщины.
Детям Фатимы Нада снова стала тетей. Она привезла подарки — маленькие пустячки, которые уже надоели детям Отмана. В таком месте, где игрушек вовсе не существует, они были как драгоценности.
— Иди, Нада, отец тебя ждет, — сказала Агарь. Она почувствовала, как материнские руки подталкивают ее из кухни. — Пожалуйста, не старайся на этот раз бороться. Ибрагиму в самом деле хочется тебя повидать.
Нада вошла в гостиную. Женщины последовали за ней и быстро расселись по своим стульям.
Ибрагим расположился в своем новом глубоком кресле, а дочь встала перед ним и поклонилась. Она улыбнулась, но это не была милая улыбка. Под ней был горький напиток. Ибрагим пил его долго, но подавил всякую мысль говорить об ее очаровании. Он показал ей жестом, чтобы она придвинула свой стул поближе.
