В полку хватало богатых солдат-дворян. Некоторые имели в Петербурге собственные дома, приезжали в полковой двор на роскошных экипажах с гайдуками на запятках, носили не знавшие грязи мундиры из дорогого сукна, украшали уши золотыми серьгами, а пальцы рук перстнями с переливающимися бриллиантами.
В нашем гренадерском капральстве третьей роты был только один «богатенький Буратино» — князь Тадеуш Сердецкий, выходец из знатного польского рода. Его отец чем-то приглянулся Петру Первому, и Сердецкие на долгое время вошли в фавор. Кто-то из них служил даже при Екатерине Первой в знаменитой кавалергардской роте, при Анне Иоанновне ее распустили. Самый младший — белобрысый, рослый, с капризной складкой тонких губ и огромными, похожими на веер ресницами, попал к нам.
Он делал карьеру при дворе и в полку появлялся редко. Его папа ежемесячно отваливал ротному кучу денег, и Басмецов смотрел сквозь пальцы на то, что в строю вместо Тадеуша стоит его крепостной — тоже поляк по имени Михай.
Как-то раз я в сердцах назвал Сердецкого мажором, другим гренадером это понравилось. Они подхватили и понеслось. Даже семеновцев с их «красавчиками» заразили.
Я так увлекся воспоминаниями, что не сразу сообразил — у ворот творится что-то неладное. Оттуда пулей летел подчасок. Он заскочил в штаб, вытащил оттуда трясущегося капитана и взволнованного Ипатова, они побежали втроем. Толстой на ходу пригрозил мне кулаком. Не зная, что и подумать, я вытянулся во фрунт и сделал фузеей на караул.
Ворота распахнулись, на полковой двор вошла многочисленная процессия с факелами. От набившегося народа враз сделалось тесно, как на торжке в базарный день. Впереди всех шагала высокая полная женщина с гордо поднятой головой. По бокам ее сопровождали двое в роскошных одеяниях. Одного я узнал сразу — это был Густав Бирон. Он что-то говорил женщине на ухо, та слушала его внимательно, одобрительно кивая. Второй уступал Густаву ростом, но в его внешности были общие черты с подполковником. Любой мог без труда распознать в них родственников.
«Фаворит пожаловал», — без труда догадался я. Братья есть братья, кровное родство дает о себе знать.
Процессия направилась в сторону штаба. Внезапно, женщина остановилась и подошла ко мне. Я замер, перестал дышать. Сама императрица Анна Иоанновна обратила на меня внимание.
— Кто этот Голиаф? — в голосе царицы слышалась отдышка, однако смотрела она с нескрываемым интересом.
— О, я его знаю, ваше величество. Это гренадер третьей роты фон Гофен, — пояснил подполковник.
— Он из Пруссии?
— Нет, ваше величество, из Курляндии. Мы земляки.
— Вот как, — императрица загадочно улыбнулась. — Выходит не перевелись еще в герцогстве могучие телом богатыри. И давно он служит?
— Несколько месяцев, ваше величество.
— И как служит? Достаточно ли расторопен, знает ли артикулы и экзерциции воинские.
Густав посмотрел на Толстого. Капитан пожал плечами:
— Вот капрал его, Ипатов. Он знает.
— Говори, — приказал Бирон Ипатову.
— Слушаюсь, ваше высокоблагородие, — четко отрапортовал тот:
— Гренадер сей весьма прилежный, хучь и недавно в роте, но уже на хорошем счету. Толков, исполнителен, смекалист.
— Более того, — вмешался Бирон, — по прибытии в Россию он вступился за поручика Измайловского полка Месснера, скрестив шпаги со злодеями.
Анна Иоанновна удивленно подняла брови.
— При ближайшей баллотировке непременно дайте ему чин капрала, — велела она и снова зашагала к штабу.
Густав на мгновение задержался, склонился в мою сторону и тихо произнес:
— А ты молодец. Понравился государыне. Смотри, как бы тебя не съели.
