Удрученный неудачей, добрался я до здания ратуши, возле которого помещалась пирожная, уже открытая несмотря на ранний час. Там я досыта наелся самых дрянных пирожков мне под стать (их и называют «пикаро»), — потому, видно, они и пришлись мне по вкусу. Лишь после этого злость, меня душившая, опустилась вместе с пирожками из горла в желудок.
Гостиница, где я жил, находилась недалеко. На стук вышел дожидавшийся меня слуга. Я разделся и лег в постель.
Но досада все еще мучила меня и, лишая покоя, не давала уснуть. Я винил то себя, то даму, то злую свою судьбу. И пока я так терзался, прошло утро; вдруг, извольте радоваться, кто-то ко мне стучится. Это явилась девушка, которая накануне подозвала меня, а с ней ее госпожа. Дама уселась на стул у моего изголовья, а служанка на полу у двери.
Гостья стала подробно расспрашивать о моей жизни, кто я, зачем приехал и долго ли намерен пробыть у них в городе. А я что ни скажу, то совру. Думал я ее обмануть, да вышло так, что сам попал в западню. На все вопросы я отвечал бойко, да в главном-то маху дал: мне бы сказать, что я собираюсь прожить в Толедо несколько месяцев, а я возьми и скажи, что нахожусь здесь проездом.
Даме не хотелось терять сделанный ход, но по должности ей нельзя было затевать любовную интрижку так, с налету, и она ограничилась налетом на мой кошелек. Принялась она расставлять мне сети. Как бы ненароком она то и дело приоткрывала свою длинную накидку из итальянского шелка с тесьмою, чтобы я видел изящные золотые запястья и прочие дорогие украшения. Затем она достала из кармана коралловые четки и, притворяясь, будто забавляется ими, вдруг обнаружила, что исчез медальон, который, как она уверяла, был прикреплен к четкам.
Медальон этот, по словам дамы, принадлежал ее мужу, и она, весьма встревожившись, тут же поднялась со стула, чтобы поскорей вернуться к себе и посмотреть; не забыла ли медальон дома. И хотя я предложил подарить ей другой такой же и наговорил множество любезностей, мне не удалось упросить ее побыть со мной еще немного.
Дама удалилась, дав слово посетить меня еще раз, а когда придет домой, послать ко мне служанку, чтобы сообщить, нашлась ли пропажа.
Я весьма огорчился, что она так ушла, — как я уже говорил, это была на редкость красивая, изящная и умная особа, — но мне очень хотелось спать, и вскоре я забылся. Проспал я всего каких-нибудь два часа, так как у меня уже появились дела и я хотел поскорей за них приняться. Пока одевался, наступил час обеда; я сел за стол, и тут появилась служанка дамы. Хитрая эта девка поболтала со мной, пока я не насытился, а затем сказала, что вернулась посмотреть, не уронила ли ее хозяйка медальон у меня в комнате, когда играла четками. Мы принялись за поиски, но медальона, конечно, не нашли, потому что никто его не терял.
Служанка стала толковать мне, что дама огорчена пропажей не из-за ценности вещи, а из-за того, что она принадлежит мужу. Описав форму и отделку медальона, девушка в учтивых выражениях умоляла меня купить ее госпоже другой такой медальон и уверяла, что завтра же на рассвете красавица придет ко мне, сказав мужу, будто отправляется на богомолье.
Мы с девицей обошли всех ювелиров, и у одного из них я купил прехорошенький золотой медальон в виде книжечки, выбранный служанкой, и, верно, уже давно приглянувшийся ее госпоже. Так они получили медальон, и больше я их в глаза не видел, ни госпожу, ни служанку.
Было уже три часа пополудни; меня мучило желание узнать правду о давешнем ночном приключении — действительно ли меня одурачили. Забыв обиду, я снова отправился на ту улицу.
Дама, вероятно, поджидала меня, лицо ее было печально. Она поманила меня, а затем, приложив палец к губам и оглядываясь, словно кого-то боялась, вышла из дому и велела мне идти вперед по направлению к собору.
Так я и сделал, в собор мы вошли почти одновременно. Пройдя меж двух хоров к выходу на улицу Чапинери́а, дама знаком велела мне следовать за ней. Я повиновался. Она вошла в одну из лавок Торговых рядов и там стала оправдываться, клянясь и божась, что ни в чем не виновата и ничем не могла мне помочь. Ее слова вскружили мне голову, я поверил искусно состряпанной лжи. Красотка пообещала, что этой же ночью поправит дело, даже если бы это угрожало ей гибелью, уверяя, что готова отдать жизнь, лишь бы доставить мне удовольствие. Растроганный этими речами, я стал мягок как воск.
