Я не знал, кто была та сеньора, о которой говорила девушка, и никогда ее не видел, а потому ожидал ее прихода с гораздо меньшим нетерпением, чем свидания с той, первой дамой. В гостинице мне не сиделось, и, пообедав, я пошел на улицу, где жила моя знакомая. Вдосталь покружив вокруг ее дома, словно кляча вокруг нории[154], я наконец увидел, что дама выглянула в окно как бы украдкой. Мы обменялись несколькими словами, и она пригласила меня прийти вечером отужинать с ней. Я приказал своему пажу купить и отнести к ней на дом откормленного на молоке каплуна, двух куропаток, запеченного в тесте кролика, вина святого Мартина[155], самого лучшего хлеба, фруктов и сластей на десерт.
Когда стемнело, я решил, что пора, и отправился к даме, как было условлено. Она встретила меня с великим почетом. Было самое время ужинать. Я попросил красавицу распорядиться, чтобы накрыли на стол, но она все тараторила и шутила, а с ужином не торопилась. Наговорила мне с три короба, уверяя, что она девица из благородной семьи и живет с братом, человеком сварливым и беспутным, который приходит домой только обедать и ужинать, а остальное время дня и ночи играет в карты и слоняется по городу.
Беседуем мы с ней, и вот, извольте, раздается громкий стук в дверь.
— О боже! — воскликнула дама. — Я погибла!
Она с виду сильно встревожилась, изобразив на лице такое волнение, что обманула бы и человека похитрей меня.
Этой сеньоре было заранее известно, чем кончится ее затея и как все будет разыграно, но она прикинулась, будто не знает, как быть. Вдруг ей будто бы пришла на ум счастливая мысль, и она приказала мне залезть в большую кадку, стоявшую у входа в патио. Воды в кадке, правда, не было, но на дне оставался слой жидкой грязи и стенки были тоже грязные.
Я исполнил желание дамы, она прикрыла меня крышкой и вернулась в комнату, куда тем временем вошел ее брат. Почувствовав запах дыма, он сказал:
— Видно, ты, сестра, с ума спятила! Начадила так, что дышать нечем. Хочешь выкурить меня из дому, что ли? Ну-ка подавай, что настряпала на ужин, не зря ведь надымила!
Он вошел в кухню и, увидев наши роскошные припасы, выбежал с криком:
— Это что еще за новости? Свадьбу, что ли, собралась справлять, да чью? Свою или мою? Откуда в нашем доме этакие яства? Что за пир ты затеяла, для каких гостей? Вот и надейся на вашу сестру! Так-то бережешь ты честь наших родителей и несчастного своего брата! Говори всю правду, не то быть здесь беде этой ночью!
Она оправдывалась, но я, сидя в прикрытой кадке и дрожа от страха, ничего не мог разобрать, — только слышал, что брат кричит на нее и, будто гневаясь, велит подавать на стол. Когда они поужинали, он самолично спустился вниз со свечой, осмотрел весь дом и запер входную дверь на засов. Затем оба ушли в комнаты и остались там, а я — в кадке.
Все это время я провел в тревоге и в благочестивых упражнениях — прочитал все молитвы, какие знал, прося бога наслать на этого изверга слепоту, чтобы он не нашел меня. Когда же опасность миновала, я сдвинул крышку и потихоньку высунул голову, прислушиваясь, не идет ли моя дама, чтобы подать мне знак кашлем или хоть плевком. Стоило пробежать кошке, и мне уже мерещилось, что пришла моя сеньора, однако она не спешила мне на выручку. В доме воцарилась тишина, и я вылез из чрева кадки, как некогда Иона из чрева кита[156], отнюдь не блистая чистотой.
К счастью, предвидя неприятности, нередко выпадающие в подобных похождениях на долю юнцов, я приберегал свой роскошный наряд для дневных прогулок, а по вечерам надевал старый, купленный раньше; поэтому состояние моего костюма не слишком меня огорчило. Я побродил по дому, подкрался к спальне и принялся царапать пальцем по двери и по полу в надежде, что дама услышит. Но не шепчи глухому, не моргай слепому!
Так за всю ночь я ни на минуту не сомкнул глаз. На рассвете, обозленный, голодный, иззябший, я отворил дверь на улицу и, оставив ее раскрытой настежь, выбежал из этого дома как сумасшедший. Ругаясь на чем свет стоит, я опрометью пустился бежать по улицам и клялся, что ноги моей здесь больше не будет.
