— Чем это вы увлеклись? Здравствуйте, Андрей Михайлович! — духом выговорила, подойдя к нему, Клавдия Алексеевна.
Тот оглянулся.
— Да вот, наблюдаю… Гигантскими шагами мы идем за Европой! — Он покачал головой. — Удивительно! Сто лет всего прошло от дней Великого Петра, а уж, смотрите — общественные сады, мостовые…
Он с таким видом указал рукою вокруг, будто видел перед собой не посыпанные песком дорожки, а несколько похоронных процессий.
— Уж и мостовые? — усомнилась Клавдия Алексеевна. — Всего-то у нас одна Большая улица вымощена, да и та вся в ухабах! Я вас искала, Андрей Михайлович…
— Меня? Зачем я понадобился?
— Именно, понадобились. Но здесь говорить неудобно, пойдемте в сад…
Штучкин не успел ответить, как проворная Соловьева просунула свою длинную руку под его локоть и повлекла его на боковую аллею. Там она подвела его к скамейке, стоявшей под тенистым кленом, усадила и опустилась с ним рядом.
— Вы меня пугаете, Клавдия Алексеевна! — заявил Штучкин, глядя на торжественное выражение лица своей соседки.
— Пугаться совсем нечего, дорогой Андрей Михайлович! Нам, мне и еще одной особе, очень нужно узнать кое-что…
— Какой же еще одной особе?
— А это секрет. Нужно, чтобы вы узнали некоторую вещь у некоторого человека.
— И это тоже секрет?
— Нет. Но открыть их вам я так не могу: вы должны сперва поклясться, что никому не передадите!
— Клянусь моими сапогами! — сказал Штучкин, приподняв вверх два пальца.
— Не шутите, шутки здесь неуместны! — серьезно сказала Соловьева. — Дело идет о добром имени девушки!
Штучкин опустил руку и заинтересовался.
— Ну, ну, говорите!
— Нет, дайте сперва слово, что будете молчать!
— Ей-богу, честное слово, вот вам крест! — залпом ответил он, кладя на себя крестное знамение. — Только скажите, для кого же это я хлопотать должен?
— А вы не проговоритесь ей?
Штучкин опять перекрестился.
— Для Нюрочки Груниной! — шепнула ему ма ухо Клавдия Алексеевна, оглянувшись кругом. — Но, смотрите, ни-ни ей; иначе и я найду, кому порассказать ваши «тайны»!
— Сохрани Господи! — неопределенно воскликнул Штучкин.
Клавдия Алексеевна передала, что требовалось выполнить, причем подчеркнула, что такое деликатное дело могло быть поручено только ему, как осторожнейшему и умнейшему дипломату во всей Рязани.
Штучкин погладил свои черные бачки.
— Н-да… Конечно, мне трудные поручения не впервой… — самодовольно проговорил он. — Во Франции мне давали распутывать и потруднее затеи… Я сделаюсь, но — только для вас сделаю, Клавдия Алексеевна, попомните.
Клавдия Алексеевна нежно потрясла ему руку.
— Значит, тонко все обделаете, так, чтоб и заподозрить никто ничего не мог?
— Клавдия Алексеевна, я стратег и политик! — внушительно ответил он, выпрямляясь и строго глянув на Соловьеву.
Собеседники расстались; Клавдия Алексеевна поспешила обратно к Груниным, а Штучкин зашагал, выпятив грудь и покручивая тростью, в лавку Хлебодарова, где он рассчитывал найти Курденко.
У мосье Мишу он застал только одного Радугина.
Гусар сидел на обычном своем месте, за маленьким столиком в углу и в одиночестве допивал бутылку красного вина.
— А, Михаил Илларионович? — произнес, входя, Штучкин. — Что, никого еще нет? А Курденко ваш где?
— Вчера умер… — был ответ. — Душевно жаль человека!
Штучкин глянул на него и захохотал.
— Ну, уж вы и чудак, ей-богу! — он опять залился смехом.
— Чему вы? — невозмутимо серьезно осведомился Радугин.
— Заводчикову сказали про меня то же…
— Ну?
— А он домой ко мне…
— И что же?
Штучкин умирал со смеху и, не будучи в состоянии выговорить ни слова, зашлепал себя руками по щекам, наглядно изображая пощечины.
— С полсотни получил!
Радугин постучал стаканом о бутылку, и на звон явился Алексей.
— Коньяку с лимоном! — распорядился гусар. — Так с полсотни, говорите, он получил?
— И с лестницы потом кубарем! — Штучкин окончательно захлебнулся смехом. — А к вам он с претензией не обращался?
— Ко мне? — удивился Радугин. — Я ж до сих пор думаю, что вы давно покойник! — Он пожал плечами. — Может, это, впрочем, вы в претензии? — как бы спохватился он. — Пожалуйста, присылайте тогда ваших секундантов!
