Потом позвал пятидесятника стрелецкого, от него узнал: «Обгорели и искалечились двадцать стрельцов да столько же кинулись от огня в болото и выбраться обратно не могли – засосало с головой». Воевода застонал, призвал подьячего, указал писать:
– Пиши, служилой, государю, не крася ничего, как было. Обо мне пиши так: «Нынче же, великий государь, как хворость моя хоть мало спадет, уеду наладить город, и если здоровье мое сыщется, наберу стрельцов, буду искать злодеев, воров от Переславля-Залесского, а разбойницу Домку я убил!»
Стало вечереть, вернулся Сенька и девять человек гулящих людей. Из землянки вышел атаман, обычно без шапки, сел на скамью, приказал подживить огонь. Собирались другие люди, ватаги от Плещеева озера, сбрасывали с себя уздечки, ложились кругом огня и на поляне. Атаман набил трубку. Сенька сказал:
– Прошли конно-ярославские стрельцы, воеводы, атаман, меж ними не было. Стрельцов пропустили, бою много, а прибыли нам, кроме урону в людях, никакой – не задевали их. Трое караулят в балке, ждут – не поедет ли?
Атаман распорядился:
– Оборотить из балки караул! Сходи, кто может. Эй, люди!
Бородатый молодец встал с земли, он молча скрылся в лесу.
– Я бы, Григорий, шутя порешил воеводу, пришел к становищу, да воли мне не было.
– Пошто, атаман, упустил зверя?
– Матвевна не указала – уважаю ее и слушаю… Нынче нам воеводы не видать! Поди угнал иных стрельцов сбивать, прежние с поляны от огня раскочились, мекаю я.
– Сам налез – и убить бы черта!
Сенька сидел, не раздевался, под распахнутым кафтаном, розовея от огня, поблескивал панцирь. Он сбросил с потной головы только шапку.
– Каким же путем пробирался воевода к становищу?
– Через дробь! Предатель сыскался, пес, кашевар хромой, я того убил, и путь воеводе пресек.
– Где теперь Домна, атаман?
– Ушла она, Григорий, боярина выводить на гать, да штото долго ходит! Ужели пес боярин увел бабу?
– Не уведет он ее… А долго ходит она не к добру, верит злодею напрасно.
Сенька нахмурился, посутулился на скамье и, тоже нашарив в кармане трубку, набил ее и закурил. Молчали долго, как бы ожидая чего-то… Люди снесли в землянку оружие, убрали уздечки, нарубили дров, сыскался кашевар, стал варить еду. Люди смеялись у своего огня, шутили. Атаман не спрашивал: «Как подходили? Как жгли лес?» Пожар лесной сделал свое, теперь за болотом на бору он снизился и затих, но по дороге к Александровской слободе пожар еще бушевал, и деревья падали, заломляя дорогу.
– Долго ходят люди, зримо, пошли глядеть – не горит ли гать?
Но вот из лесу, со стороны гати показались четыре человека, на плечах они несли что-то тяжелое. Подошли к огню атамана, молча сняли с плеч убитую Домку. У Домки пулей разворочен череп, железная шапка, глаза затекли кровью. Атаман покосился на мертвую и снова набил трубку:
– Смерть своих ежедень вижу, а на эту смерть глядеть не хотел бы, душа мрет!
– Чутьем знал такое… и не верил! – сказал Сенька, встал, приказал: – Несите, други, мое горе в землянку.
Домку подняли с земли, перенесли, положили в землянке на постелю в углубление стены. Уложив убитую, перекрестились, попятились и, неплотно притворив дверь, ушли молча. Сильные руки Сеньки дрожали, глаза слезились, он зажег факел и крепко устроил его в земляной стене. Склонив голову, сел у постели убитой на скамью, сидел молча, глядел, почти не отрываясь, на труп, только к утру задремал. Факел померкнул, трещал и совсем погас, над головой прожужжала зеленая муха, потом другая. За дверями землянки было светло и тихо, сквозь вершины деревьев, догорая, светилась заря. Распахнув дверь, Сенька вышел, громко сказал:
– Товарищи!
Из своей землянки шагнул атаман. Скоро собрались все люди, они не надевали шапок. Сенька еще сказал:
– Сыщите лопаты!
– Куда укроем Матвевну, Григорий?
– Там, атаман, где древнее строение.
– Несите! – махнул рукой атаман.
Домну вынесли из землянки, поднялись на бугор и вырыли могилу в обломках старого построя. Когда подложили веревки, чтоб опустить в глубь земли, Сенька, махнув рукой, остановил, он расстегнул куртку убитой, из-под рубахи достал детскую синюю шапку, ею закрыл лицо Домки:
