— Мы не думали об этом.
Викентьев и Евгения видят на экране себя самих и Лессли. Лессли протягивает к Евгении руки.
— Вы нравитесь мне. Если бы стали моей подругой… У нас чувство свободно, и если мой призыв находит у вас отклик…
— Я ничего не могу сказать вам, Лессли. Я вас совсем не знаю.
— Я, — Лессли, изобретатель идеографа. Сейчас я работаю на острове Яве над изумительным прибором… Я ведь поглощен своей работой. Но вы позволите мне в часы отдыха говорить с вами?
— Ничего не имею против этого.
Гаснет изображение на экране. В комнате вспыхивает свет.
— Это смело со стороны этого Лессли, — говорит Викентьев и морщится от странного чувства не то тоски, не то страха.
— И неожиданно, — добавляет Евгения и смотрит пристально на Викентьева.
Викентьев напряженно думает. О чем спросил его Лессли? О его отношении к Евгении. У нее голубые глаза и волосы цвета сумерек. У нее звенящий голос… Но не в этом дело, не в этом… Она ему близка, потому, что они одиноки, она — единственная.
Евгения думает о словах Лессли. Эти люди 22-го столетия обладают совершенно иным душевным складом. Что она знает о них? Почти ничего. Точно пустыня вокруг нее. Если бы не было Викентьева, то… Евгения вздрагивает при мысли об этом.
Они не отняли еще чашечек идеографа от своих висков и читают мысли друг друга. Викентьев протягивает обе руки Евгении:
— Единственная!
Она не отнимает своих рук и, раскрыв губы, неслышно шепчет что-то. Викентьев улавливает по идеографу.
— Он близкий… Самый близкий… Родной… Викентьев крепко сжимает обе руки Евгении. Она вся сжалась — миленький дорогой клубочек.
— Это я, Стерн. Вы здоровы, мои друзья?
На экране идеографа улыбается сморщенное лицо Стерна.
— Я был два дня на силовой станции. Да, вы, вероятно, не знаете, что это. Смотрите на экран. Я вызову ее в своем воображении, и ее отражение из моей памяти перенесется по идеографу к вам.
Изображение Стерна на экране тускнеет. По идеографу доносится рев потока. Мощный искусственный водопад свергается с огромной вышины. Вода падает в гигантские турбины. Они вращаются и приводят в движение десятки динамо-машин. Светящееся здание из дураллюминия сотрясается от стука машин. Внутри здания — ни души. Автоматические регуляторы управляют работой машины. Вот соскочил передаточный ремень. Снизу поднимается трехзубая вилка и, подхватив ремень, надевает его на колесо, с которого он сорвался.
Идеограф отпечатывает мысленное объяснение Стерна:
— Это силовая электростанция. Она работает сама, без человеческого присмотра, как большинство наших механизмов, при помощи саморегуляторов. Ее движение вечно, пока бьет водопад, а водопад неистощим, потому что его питает океан. Она рассылает миллионы киловатт-часов электрической энергии заводам и фабрикам. В случае поломки, станция автоматически дает сигнал в бюро повреждений и вызывает механиков.
Изображение электростанции исчезает. На экране опять Стерн.
— Теперь, друзья мои, подымитесь на террасу. Сейчас будет произведен плебисцит о принятии вас в число граждан Мирового Города.
— Но мы не знаем вашего политического строя. Мы ничего не знаем.
— У нас нет политического строя, — коротко отвечает Стерн и скрывается.
Викентьев и Евгения поднимаются на террасу. Ее лужайки, аллеи, фонтаны залиты тем же серебристо-голубым светом. Та же тихая музыка разносится радио-мегафоном по всему миру из невидимого, далекого концертного зала и слышится и на террасе.
Аллеи запружены движущейся человеческой лавиной. Над головами снуют воздушные корабли, светящиеся окошками своих кают.
Высоко на небе точно чиркнули спичкой. Огненный жгут ракеты. Она рассыпалась дождем алых, желтых и фиолетовых звездочек. Музыка мгновенно обрывается.
Невидимый радио-мегафон произносит несколько слов на странном языке. Викентьев и Евгения улавливают знакомые созвучия, но этот язык энергичнее и экономнее языков их эпохи, и им трудно понять, о чем идет речь.
Их окружает толпа, приветственно машет руками и выкрикивает те же слова. Несколько рук поднимают их над головами. Крики становятся громче. Им надевают идеограф, и они улавливают сознанием:
