Тем не менее, Женя растерялся. Как и полагается мужчине, он не выносил, когда при нем плакали, это было все равно, что слышать, как скрипят вилкой по тарелке, вилкой или ножом. А едва он увидел Таню, ему показалось, что такими вот инструментами вооружился целый симфонический оркестр.
Неизвестно почему, но он почувствовал себя вдруг виноватым. Ему захотелось во что бы то ни стало ее развеселить и рассмешить. Пускай даже машиной Тьюринга, если это так на нее действует.
И он в самом деле ее рассмешил, но не машиной Тьюринга, а иначе: Женя стал рассказывать о своих психологических опытах. Тут она в самом деле рассмеялась, но он не обиделся, потому что знал, что вскоре все ее недоверие, должно было рассыпаться в пух и прах. И он тоже смеялся, в предвкушении этой минуты.
И Маша смеялась — оттого, что смеялась Таня. Она одна бы не сумела так быстро утешить подругу, она сначала бы поплакала вместе с Таней, прежде чем узнала бы и попыталась устранить причину слез. В общем, это заняло бы гораздо больше времени...
Потом Таня выскочила из комнаты, сполоснула лицо холодной водой, вернулась и стала слушать Женю очень внимательно. Но ему иногда приходилось прерывать объяснение предстоящих опытов по идеомоторике, потому что вдруг оба принимались хохотать, неизвестно над чем, может быть, вспоминая старое, во всяком случае просто удовольствие было смотреть на обоих, и Маша радовалась, думая, что вот, кончились взаимные терзания и неурядицы, все хорошо, просто замечательно, теперь Таня и Женя будут уважать друг друга, будут дружить, будут вместе учить уроки и делиться впечатлениями о прочитанных книгах, и так будет всегда, пока они не кончат школу, и не возьмутся за руки, и не отправятся куда-то по широкой и светлой дороге, между зеленых лугов, такая дорога обычно представлялась Маше, когда она думала о будущем.
И тут, не успела Маша все это себе как следует представить, Женя и Таня в самом деле взялись за руки, то есть Таня обхватила и крепко сжала левой рукой правую Женину руку возле кисти — и все повторилось точно так же как прежде: Женя безошибочно находил в любом месте спрятанный предмет. И при этом, ощущая на своем запястье легкую и крепкую Танину руку, он чувствовал, что каждое, даже самое потаенное движение ее передается ему с такой отчетливостью, как если бы в нем самом оно рождалось и угасало.
Таня, ни капельки раньше не сомневаясь, что Женя демонстрирует перед ней какой-то остроумный фокус, теперь испытывала перед ним робость, даже страх. Особенно после того, как Женя обнаружил в совершенно немыслимом месте, в жестяной коробке из-под индийского чая, которая в свою очередь находилась в коробке из-под туфель, а коробка была закутана в мамин платок, а мамин плиток в старое одеяло, а одеяло положено в гардероб, а гардероб заперт на ключ, а ключ положен в подвешенный к оконной раме горшочек с аспарагусом,— когда Женя, преодолев все, нашел на дне индийской коробки портрет Анастасии Вертинской,— вот когда, с помощью неотразимой Анастасии Вертинской, Таня поняла, как это серьёзно.
— Женька,— сказала она упавшим голосом,— как же у тебя получается?..— И уставилась на Женю, так что ему даже неловко сделалось от такого изумленного, такого восхищенного, такого потрясенного взгляда.
Но Женя заявил, что все это пустяки, сейчас он попробует самое главное — сейчас он без всякого физического контакта будет читать ее мысли.
— Как это — читать мысли?..—спросила Таня и с бессознательным опасением отстранилась от Жени.
А так,— сказал Женя и пристально посмотрел ей куда-то на лоб, на переносицу, между светлых, да еще и выгоревших за лето бровей.— Но тут многое будет зависеть от тебя самой.
— Да,— захлопала в ладоши Маша с таким счастливым видом, как будто эксперимент уже удался,— да, да, да!.. Тут нужно, чтобы у человека оказалось сильное воображение! А у тебя сильное, у тебя богатое воображение, Танька! Я не знаю, у кого еще такое воображение!..
Но тут случилось нечто такое, чего, при всей строптивости Таниного характера, при всей его для Жени загадочности, он все-таки не мог предположить.
