К Серго никто не подходит, не считая нескольких человек из соседнего дома, которым хорошо знакомы здешние дети. Воспитанники интерната часто заглядывают в соседние дворы – поиграть или выпить воды, а иногда, если им понадобилось позвонить, просят у соседей воспользоваться телефоном. Некоторые крепкие ребята из интерната, включая Серго, за небольшое вознаграждение помогают соседям собирать урожай: тут же, неподалеку, в маленьких садиках поспевают у кого помидоры, у кого зелень, лобио, а у кого и тяжелеют от плодов фруктовые деревья, и хозяева садов сзывают на помощь сборщиков.
Прибывает машина с маленьким деревянным гробом из желтого дерева, и воцарившаяся в интернате тишина словно становится еще глубже. Дети собираются у ворот. Мужчина, который сбил Серго, дает указания водителю.
– Погляди, как они все чувствуют. Вот и называй их после этого дебилами, – Венера берет под локоть своего сына Годердзи, который недавно присоединился к собравшимся.
Годердзи, холостяк лет сорока, в ответ на реплику матери всматривается в интернатских детей слегка одурманенными, скошенными вниз глазами. Потом, опомнившись, высвобождает руку и отходит от матери к группе мужчин.
Наконец Серго кладут в гроб, соседские мужчины выносят его из спортзала на улицу; все воспитанники ждут во дворе. Каждый хочет стоять впереди, вдруг у него получится увидеть Серго хотя бы краем глаза. Сосед Коба быстрым шагом выходит из административного корпуса, приносит два стула, как положено. Маленькие желтоватые школьные стулья, которые до того бывали только в классе на уроках, теперь, подставленные под голову и ноги гроба Серго, даруют ему дополнительные минуты в родном школьном дворе. Все молчат. Только растрепанная Дали тихонько всхлипывает. Серго к похоронам специально сшили пиджак и брюки – совсем как взрослому. Серго лежит в тесном гробу, нарядный, со сложенными на груди маленькими руками, в одну из которых ему всунули платок. Словно чтобы вытереть слезы, если заплачет. Но Серго не плачет. Если бы он был жив, Леван непременно отпустил бы очередную шутку, увидев его таким разодетым, но Леван молчит, тяжело ему смотреть на мертвого товарища. Здесь и районный инспектор Фируз, который заносит в автобус единственный, появившийся словно из ниоткуда венок гвоздик. Дает знак отправляться, и мужчины вновь легко поднимают на плечи гроб. Сосед Коба опрокидывает ногой сначала один, потом другой стул, и они лежат на школьном дворе, точно живые существа, которых прилюдно наказали за смерть Серго. Учителя и соседи поднимаются в автобус.
– Лела, ты едешь? – Цицо указывает на автобус. Рядом Ираклий, не отстающий от Лелы ни на шаг.
– Еду, Цицо-мас[2], – отвечает Лела. – Дети тоже хотят поехать.
Цицо ненадолго задумывается. Потом, не отвечая Леле, подходит к Дали и о чем-то с ней говорит.
Дали смотрит на детишек, отсеивая маленьких и несмышленых. Остальным указывает на автобус:
– Езжайте, только ведите себя тихо и будьте умницами.
Ираклий, Васка, Леван и их ровесники бросаются в автобус с такой радостью, будто собрались не на кладбище, а по какому-то приятному делу.
Лела поднимается в автобус и идет к заднему окну. Оттуда видны стоящие рядом с Дали у ворот детишки – Коля, Стелла, Пако и другие. Кто-то плачет и прижимается к толстым ногам Дали. Автобус потихоньку трогается, выпустив черный дым, и следует за машиной, которая везет тело Серго на кладбище. В интернате не нашлось фотографии, иначе увеличенный снимок Серго установили бы на ветровом стекле, как положено. Машина идет тихим ходом, так, как несли бы гроб мужчины, подхватив с четырех углов, словно спешка в последнем пути оскорбительна для Божьего творения. Автобус плетется, будто еле волочит ноги. Дали, дети, ворота интерната остаются позади.
Автобус останавливается у Авчальского кладбища. Гульнара, учительница труда, неповоротливая, с крючковатым носом, поручает Леле следить за детьми и, сверкнув глазами, велит им ни на шаг не отходить от Лелы. Интернатовцы встают в строй, как некогда советские школьники на «маршировках», распределяются попарно, держась за руки.
