Сначала девочки кричали, а теперь тащат ее – она молчит. Знает: тех, кто много кричит, находят потом в колодце! Тут все так ужасно переплелось. Одна мерзость неизбежно тянет за собой другую… Как только у девочки начинает что-то оформляться, к ней начинают приставать. Ее тискают, щупают, зажимают в углу. В ней будят похоть до того, как в ней проснулась женщина. Это ужасно… Она слышит от старших подруг, которые уже прошли через чердак, грязные подробности, видит, как потом эти подруги бесстыдно отдаются мужчинам чуть ли не на улице. Развратив девочку, эти подонки теряют к ней интерес и оставляют наедине с разбуженной похотью. И получается, что к шестому-седьмому классу она как бы уже готова… Конечно, не всегда, далеко не всегда, но теперь это бывает часто. Представьте себе: изо дня в день к девочке пристают, у нее на глазах затаскивают на чердак других. Учат только этому. Вместо добра в школе учат грязной, рабской похоти, приучают к грязным словам, а потом… Потом Волчановы дают «добро». Вы не поверите, это «добро» многими сейчас воспринимается как праздник, как счастье. Значит не в Нероновку, значит, не убьют! Они делают это всегда группой, по одному им стыдно и страшно…
Что может вырасти из девочки, которая познала мужчину на грязном полу чердака, не одного, а сразу нескольких, испорченных, грязных мальчишек!.. Что может вырасти из мальчика, который тайну любви впервые познал на том же чердаке, когда товарищи держали его возлюбленную за руки и за ноги! Вас коробит, что я называю их подонками. Но они действительно уже подонки. В них сломано все человеческое, развит страшный инстинкт мучительства. Они не захотят женщины теперь иначе, как силой, чтобы она кричала от боли! Другая женщина им не нужна. Но ведь у них тоже когда-нибудь будут дети. Мне страшно подумать о том, какими будут их дети!.. Самое дикое – здесь перестали считать это преступлением. И дети, и родители! Родилась фантастическая логика: не убили – и слава богу! А то, что в детях в самом зародыше убивают способность любить, убивают святое, трепетное изумление перед прелестью мира, убивают красоту, добро – это за преступление никто не считает…
– Но этого не может быть! – вскричал я.
– Зайдите к нам в школу, если у вас крепкие нервы! И вы увидите все своими глазами. То, что я рассказал, лишь малая часть. Нечто подобное случалось и до Волчанова, но как эксцесс. Взрослые тогда искали и находили какое-то противодействие, низкие наклонности некоторых детей встречали сопротивление. А при Волчанове все перевернулось.
Он устроил, к примеру, в нашу школу физрука-педераста. Наша публика привыкла ко всему, но гомосексуализм пока еще слишком большая экзотика. Физрук, школьный друг Волчанова-старшего, совращал мальчиков почти полгода, но потом его все же убрали. Как пишут у нас, под давлением общественности. Даже директриса выступила и гневно назвала гомосексуализм буржуазным извращением…
В дверях показался дедушка Гриша с пачкой папирос «Герцеговина Флор».
– Доброе утро! Вы что же, спать не будете? Все говорите да говорите… Собственно говоря, это понятно: мы все сейчас в странном положении! – дедушка Гриша размял папиросу и закурил. – Как вы думаете, Волчанов еще может… – старик замялся. – Он еще в силе? Я хотел узнать, когда должны прибыть ваши люди?
– Вот-вот… – ответил я, и учитель удивленно посмотрел на меня. – Они вот-вот подъедут!
– Ну, тогда ладно! – успокоился старик. – А то, знаете, как-то боязно даже. Волчанова здесь все боятся. Кроме Рихарда Давидовича и меня, конечно. В общем, кроме нас! – неожиданно развеселился дедушка Гриша. – Я ему как-то в прошлом году сказал, когда дети его, бандиты эти, помните, перепились и стрельбу подняли…
– Они в самом деле подняли стрельбу в городе? – перебил я.
– А как же! Садили из пистолетов, у Филюковых петуха застрелили! Когда Волчанов приехал их усмирять, я ему прямо сказал. Плохо, говорю, вы их воспитали! А он ничего не ответил, посмотрел только так и отошел…
* * *
За чаем учитель убеждал меня оставаться в доме. «Мне так легче будет!» – то и дело повторял он. Я попросил его пояснить, почему же ему будет легче. Он смутился, махнул рукой и поспешил на урок.
