– Знаю! – кивнула она. – Увидела того, с вертолета, и поняла. Но у нас еще есть последняя ночь, и никто не сможет отобрать ее.
Их тела сплелись в единое целое. Будто разбуженная буйством природы за окном, их страсть вспыхнула с такой же неистовой силой…
Когда первые сполохи занимающегося утра заглянули в окно комнаты, она, не стесняясь своей наготы, подошла к двери, ведущей на веранду, и распахнула ее. Гроза, ярившаяся всю ночь, прекратилась, лишь глухие стоны грома еще доносились откуда-то из сельвы, да капли, падающие с крыши веранды, отбивали монотонный печальный ритм.
– Ты любишь меня? – спросил он.
Она рухнула на кровать и покачала головой:
– Таких, как ты, мой Сармат?.. Таких не любят. К счастью или к несчастью моему, в таких сгорают… Да только все равно ведь ты меня не позовешь. У тебя война – твоя любимая, вместо женщины. «Наши жены – пушки заряжены»! Так? Ты, небось, лежишь со мной, а сам думаешь: «Навязалась на мою шею!» Молчи, молчи, знаю, что не права. И права в то же время! – Она смотрела на него огромными глазами, из которых уже готовы были брызнуть слезы. – И не зови, не надо, набиваться не буду. Ведь мне же, как каждой бабе, дом нужен, семья, дети. Так что моя дорожка определена.
– Что значит определена? – глухо спросил он, может быть, впервые в жизни не зная, что делать, что сказать.
От беззвучных рыданий вздрогнули ее плечи, и она совсем тихо сказала:
– Ох, Игорь, я же замужем. Он служит в ведомстве вроде твоего.
«Сам я, конечно, в войне не участвовал, но был ранен…» – вспомнил вдруг Сарматов слова незабвенного капитана Ба́рдака, который, гоняя его в учебке, научил еще и другой мудрости: «Если баба замужем – отвали».
И пока он мучился, не зная, что должен сказать, Рита вдруг склонилась над ним и, глядя прямо в глаза, сказала:
– Что бы ни случилось с нами, помни – мы с тобой одной крови. Одной – помни!
Восточный Афганистан
5 июня 1988 года
Заходящее солнце через ветви маскировки проникло в пещеру, заполненную густым мужским храпом.
Первым проснулся американец, прикованный здоровой рукой к Сарматову. Приподнявшись на локте, он попытался пошевелить больной рукой. После немалого усилия рука приподнялась почти до уровня плеча. Американец дернул Сарматова. Тот вскочил как ужаленный и схватился за автомат. Американец улыбнулся во весь рот и кивнул подбородком на стену пещеры, на которой в красных косых лучах солнца плясала тень его руки с растопыренными шевелящимися пальцами.
– Майор, похоже, мои дела не безнадежны! – обрадовался он. – Я начал чувствовать пальцы!
– Похоже! – облегченно пробасил Сарматов и сорвал с его плеча повязку. – И рана сухой коркой покрылась… Знали мои предки толк в этом деле!..
– Готов это признать! – улыбнулся американец и вновь пошевелил пальцами. – Русские говорят: до свадьбы заживет, да?
– А ты что, не женат? – спросил Сарматов, накладывая на рану тампон и пластырь.
– Женат! Штат Оклахома! – с готовностью ответил американец. – У меня есть жена, сын Ден и дочь Джулия. А у тебя есть жена?
– Жена? – переспросил Сарматов, поймав на себе пронзительный взгляд сидящего неподалеку Савелова. Сарматов отвернулся и хмуро бросил: – Жена при моей профессии непростительная роскошь, полковник.
– Нет, ты не прав! – покачал тот головой. – После нас должны оставаться дети.
Савелов поднялся и пошел мимо них к выходу.
– Сменю часового, – кинул он на ходу.
Сарматов посмотрел ему вслед и, не поворачиваясь, напел себе под нос:
– Наши детки – ядра, пули метки – вот где наши детки!..
– Я знаю – это старая русская песня, – вслушиваясь в слова, сказал американец.
– Гляди-ка, а ты много о нас знаешь, полковник! – поворачиваясь к нему, оборвал песню на полуслове Сарматов.
– Еще мало! – серьезно ответил тот.
Снаружи послышался шум, и в пещеру ввалились Бурлак с Аланом. На плечах Бурлака был здоровенный курдючный баран.
– От большого немножко – не грабеж, а дележка! – сообщил Алан и, приняв серьезный вид, доложил: – Над ущельем грифы летают. Если кровь учуют – слетятся в гости. Значит, барана здесь резать надо!
– Слабонервным советуем удалиться! – сказал Бурлак, доставая нож.
