Пинчук невольно остановился, пораженный этими разрушениями. Кузьмич тяжело вздохнул и захватил зубами свой левый ус -- так делал он всегда, когда был не в духе.
"Когда же все это на ноги встанет, в порядок войдет?" -- окинул Кузьмич несуществующую деревню печальным взглядом.
В эту минуту он показался Пинчуку каким-то особенно сухоньким. Лицо Кузьмича осунулось и было удивительно похоже на засушенную грушу. Казалось, на этом лице ничего не осталось, кроме носа да длинных рыжих усов. Эти усы, пожалуй, и придавали их владельцу еще кое-какую солидность. А сбрей их -- и останется Кузьмич жалким и немощным, как Черномор без своей бороды.
-- Все восстановлять, Кузьмич,-- заговорил Пинчук.
-- А там, глядишь, и новая война подоспеет, -- в тон Пинчуку сказал Кузьмич, все еще грызя свой левый ус.
Пинчук разозлился.
-- Ну, якого ж ты биса жуеш його, як корова серку! -- неожиданно зашумел он. -- Война, война... Сам знаю, що може прыйти. Союзники у нас не очень надежни...
-- Известное дело -- капиталисты! И какого дьявола ты только на меня накричал! -- в свою очередь ощетинился Кузьмич, выплевывая левый ус.
-- А потому и шумлю я на тэбэ, що не нам говорить про войну, -- горько и тяжко вздохнул Петр. -- Мы против войны повынни говорить...
-- Ну, а я об чем толкую!
-- А ты вроде злякався, слезу пустыв, -- уже примирительно сказал Пинчук, подавая Кузьмину кисет.
-- Ничего я не испугался. Откуда ты это взял? Просто такая мысль в голову пришла, вот я и сказал. Ведь никак они нам не дают, товарищ сержант, мирно-то пожить. Вот в чем загвоздка! -- Кузьмич свернул папироску, помусолил ее, нагнулся к тлевшему в руках Пинчука фитилю от кресала. Разогнувшись, подытожил: -- Не любят нас капиталисты проклятые!
-- То правда, -- живо согласился Пинчук. -- Не правляться мироедам наши успехи. Як же: подывыться их народ на радянську державу, дэ простый люд хазяйнуе та и живет краще, -- завыдкы визьмуть. Скажуть: "А мыто що дывымось! Давайте возьмем в руки оружию та всих, як есть, своих капиталистив пид товстый зад!.." -- Пинчук подался всем телом вперед, отставил правую ногу, показывая, как бы он сделал это сам.
-- Всех к ядреной матери! -- не вытерпев, подсказал Кузьмич, гневно помаргивая.
-- От буржуи и не хотят, щоб мы розбагатилы, бояться, що их народ збунтуеться, на нас дывлячысь. Тильки ничого воны бильш нэ можуть зробыты. Все одно колысь збунтуеться их народ. До того дило йде...
По улице с оглушительным треском промчался мотоциклист, направляясь к штабу.
-- Вже пятый за день, а мабуть, шестой. Не помню уж.
-- Из штаба армии, должно. Пакет какой-нибудь срочный генералу привез, -- высказал свое предположение Кузьмич, провожая взглядом удаляющегося мотоциклиста. -- А в штабе-то день и ночь не спят...
Солнце вывалилось из-за горизонта, и сирота-хата сразу как будто помолодела. Даже ее единственный ущербленный глаз засиял.
-- Знаете, товарищ сержант, об чем я ныне кумекал, -- снова заговорил Кузьмич, затаптывая окурок. -- Я ведь родом из Сибири, Красноярского краю...
-- Так ты об этом мне десять разив говорил...
-- Нет, об этом не рассказывал. Вот послушай-ка.
Лесов в Сибири, сам знаешь, тьма-тьмущая. На сто держав хватило б! А вот на твоей Украине их маловато. Ну, я и думаю: а что, если в тайге, скажем, поставить такой завод, который бы дома делал, а возить эти дома по железной дороге к тебе на Украину и в другие безлесные места.
-- Кажуть, що таки заводы вже е, Кузьмич, тильки я не бачив их.
-- Да ну! -- ахнул Кузьмич, пораженный, очевидно, тем, что не ему первому пришла в голову такая мысль.-- Эх, язви их корень! Стало быть, уже имеются такие заводы?
-- Маемо, Кузьмич, маемо! -- с гордой улыбкой подтвердил Пинчук, теперь уже совершенно уверенный в том, что есть у нас такие заводы, словно уж сам видел их собственными глазами. Потом, побурев лицом, добавил: -- Побачим ли мы все это своими очами? Ухабистый лежит у нас шлях впереди, Кузьмич.
Перейдя улицу, густо заросшую подорожником и вечной спутницей запустения -- дымчатой лебедой, или "цыганкой", как ее именовали в этих местах, Пинчук и Кузьмич приблизились к полуразрушенной мазанке. Перед тем туда юркнул зачем-то Сенька Ванин. Войдя в помещение, Пинчук увидел его мирно беседующим с поваром Михаилом Лачугой. На снятой с крючьев двери, при входе в мазанку, сушились на солнце галушки.
