Рея поняла, что будет дальше, и закрыла лицо ладонями.
Но разгоряченный, израненный всадник не тронул дитя. Напротив, бережно опустил себе на колено. Прыгнувшую на него кошкой горянку опрокинул ударом сапога — точным, сильным и безжалостным. И тут же наехал конем вороным на бородатого горяка, оттеснил к провалу, ткнул мечом в грудь. С диким криком, утраиваемым, удесятеряемым эхом полетел горяк вниз.
Рея вздрогнула, открыла глаза.
С бесстрашными воями ее было покончено. Они лежали на грудах поверженных тел бездыханными, сжимающими рукояти мечей.
А на крохотную полянку пред зевом Диктейской пещеры медленно и неотвратимо, как сама губительница Мара, на белом тонконогом жеребце въезжал… огненноволосый Крон, Великий князь, властелин Срединного моря, ее муж и господин.
Крон не смотрел по сторонам, его взгляд не касался мертвых тел, горянки, орущего ребенка в руках сотника Горея. Крон смотрел на нее, на жену свою и беглянку. Ему было под пятьдесят, но он оставался таким же сильным, худощавым, прямым как и двадцать лет назад. И копна почти красных волос, огненно-солнечная грива сияла также яро, неистово, как и тоща. Даже лицом Крон был молод и свеж, лишь две прямые складки от носа вниз, теряющиеся в коротких русых усах, делали выражения лица жестоким, старческим, да два глаза светились не изумрудами словно встарь, а болотной зеленой мутью. Крон смотрел на нее. И улыбался. Он всегда улыбался, достигая цели, добиваясь своего. Рея это знала очень хорошо, улыбался именно так, одними губами.
— Вот он, княже! — Горей приблизился, не сходя с вороного коня, протянул трепещущее тельце властителю.
Крон принял его как-то нежно, осторожно, будто боясь повредить тонкую, светящуюся кожу. Поднес к лицу, отрывая, наконец, взгляд от Реи, и будто не вполне осознавая, что делает, будто в полусне. Глаза его на миг прояснились, сверкнули изумрудным блеском, но тут же подернулись болотной ряской.
— Вот он… — повторил Крон вяло, обреченно, словно это несчастное голенькое существо, сучащее ручками и ножками, морщинистое и беспомощное, уже лишило его власти. — Вот он, погубитель мой…
— Не-е-ет! — закричала что было мочи Рея. — Не он это! Не мой сын! Не смей…
Раздирающий небо крик будто пробудил князя.
— И этот жалкий мозгляк, это ничтожество свергнет меня? И усядется на моем троне?!
— Отпусти его!
Рея бросилась к Крону. Но вышколенный жеребец опрокинул ее грудью, не дал коснуться колена своего царственного седока. С нескрываемой брезгливостью, с отвращением на лице Крон сжал руку. Затрещали хрупкие детские ребра, позвонки.
— Не-е-ет!!!
Рея взывала к небесам. Но они ее не слышали. А может, ветер сносил ее слова и терялись они в знойном мареве, не долетая до Матери-Лады.
Крон подъехал ближе к провалу. И бросил мертвое тельце вниз. Поглядел на залитую кровью кольчатую перчатку, сдернул ее и отправил туда же.
Великая княгиня Рея уже не кричала. Она стояла застывшей каменной статуей. И с ненавистью смотрела прямо в глаза извергу.
— Вседержитель накажет тебя! — процедила она, почти не разжимая губ. — Знай, Крон, ты не уйдешь от кары!
Горей отвернулся. Ему некуда было деваться. Но он не мог слышать таких слов, он знал норов князя, не прощающего даже свидетелей своих обид. Позади, у тропы, молча стояли готовые ко всему дружинники, их оставалось полтора десятка, не больше.
— И ты не уйдешь от кары, — выдавил Крон, спускаясь с коня и вынимая из ножен узкий железный меч. — От моей кары!
Удар был короткий и сильный.
Рея вздрогнула, запрокинула голову к светлому небу, к чистому сверкающему в этом небе солнцу… и ощутила, как ее плечи, шею и лицо ласкают длинные, нежные льняные пряди-лучи, почувствовала на губах своих теплые и мягкие губы… Копола! Значит, все так и было!
Она не успела додумать. Ноги подогнулись. Свет исчез.
И богини умирают.
Она упала на спину, лицом к солнцу, будто и после смерти глядя на него широко раскрытыми серыми любящими глазами.
Крон отвернулся. Коротко бросил челяди:
— Сжечь ее. Пепел развеять!
Шесть тысячелетий прошло с той поры, когда на Земле жили предки наши, почитаемые народами окрестными за богов и богинь, нимф и титанов, героев и муз. Шесть тысячелетий! Шестьдесят веков! Многое изменилось под вечным солнцем. Многое утратила память человечья, забыв главное, смешав были и небыли, породив толки и кривотолки. Фантазия сотен поколений наплодила новые мифы и легенды. Немало постаралась и сама История, что стала одним матерью родной, а другим злой мачехой — развеяла, разметала по свету племена дерзкие, могучие и славные, оставив на их землях роды тихие и умеющие выживать. Нет числа хроникам и летописям, писанным при дворах для сильных мира сего и в угоду им, тех летописей и хроник, по которым составлялись книги учебные из поколения в поколение, книги, не просветляющие и дающие истину, но уводящие от нее в дебри полутьмы-полусвета, книги, в коих имена и слава одних народов и героев приписана другим, переждавшим битвы и сражения в укромных местах да и возвысившимся над побежденными и победителями, истребившими себя в сражениях… Много тайн в Истории, не ведомых живущим. Много препон и преград жаждущим познать Истину, бесконечно много. Но не в силах остановить стремящегося к знанию никто, ибо найдет он в себе силы преодолеть преграды и препоны, отбросить книги ложные и учения лживые — и познает он себя в предках своих. И проснется в глубинах его сознания-души неимеющее имени, неизреченное, запечатанное семью печатями дотоле и дремавшее прежде, и возвысится он над «человеком разумным», над «хомо сапиенсом», ведущим родословную свою от животного мерзкого, от обезьяны безмозглой, и станет он Человеком, созданным по Образу и Подобию, одним из сынов Божьих, посланных в мир ради просветления его и спасения.
