— Где Ябед? — спросил Дон, сдерживая себя. — Где папаша твой?!
Промысл мотнул головой, подумал, потом ответил:
— С твоим отцом, с Кроном, на Донае, где ж ему быть!
— А не врешь? Небось, заходил уже в дом родительский?
— Нет у меня родителя, — раздраженно выкрикнул Промысл и вырвал-таки руку из стальной клешни Дона, — развела нас жизнь по разные стороны, что пристаешь все время?!
Дон ткнул парня кулаком в грудь, чуть ребра не проломил — чтоб уважал старших, чтоб не грубил. Но не дал упасть, ухватил за прорезь кожаного панциря, дернул на себя.
— Похож, ой, похож! — прохрипел как-то двусмысленно. — Ладно, иди. И не обижайся, на тебя зла не держу!
Новые стражники и охранители почтительно распахивали перед Кронидом двери. Дон на ходу оглядывал дорогое убранство покоев, утварь красную, резьбу по древу искусную — и невольно думал, что все это могло сгореть в огне пожарища, будь приступ иным, пусти они в ход горючую воду. И еще кое о чем думал: недолго торжествовать им! вот прознает отец. Великий князь про дерзость сию, повернет полки несметные вспять — ничто им не поможет, сметет с лица земли, аки ураган сметает листву опавшую. Вот коща битва будет! Вбежал в тронный зал. И обомлел… Айд-Полута сидел в невысоком и простеньком на вид черном кресле без подлокотников. Сидел бледный, высохший и страшный, с безумными пустыми глазами, устремленными в дубовый резной потолок.
— Ты чего это… — у Дона от неожиданности голос сел.
Аид не расслышал. Казалось, только тело его здесь, в мире тлена пребывает, а дух витает совсем в иных местах. Немощен и слаб был брат младший, никто не берег его покоя, но и не ограждал в действиях — прямой потомок Кронов в поколениях, сам Кронид— сдернуть его за руку с трона малого, обыденного, ничего не стоило, дунь, и он сам слетит, бессильный, тени подобный… но брат родной! Дон растерялся.
Медленно подошел вплотную. Подождал, пока Аид его заметит.
Тот, увидав наконец старшего брата, вздрогнул, сгорбился, отвел взгляд. Но встал не сразу, помня о звании своем и роде. Пояснил тихо:
— Задумался вот… пригрезилось мне…
— Знаю я, что тебе пригрезилось! — оборвал его Дон. — Рано задумался!
Аид отошел к окну, выглянул в него. Далеко виделось из Кроновых палат, склон горный бежал вниз, в долину, сливался в низине с зеленьм долом, уходил к берегу моря и уже морем снова вздымался вверх, к раздвинувшемуся, высокому окоему. Олимп!
Когда он обернулся, старший брат сидел на черном дереве, прижимал полуседой затылок к высокой резной спинке. Аид чуть заметно и горько улыбнулся. Каждый грезит о власти. Но не каждому под силу ее бремя.
— Я пойду! — крикнул он, чувствуя, что ноги начинают дрожать и в глазах смеркается.
Дон не ответил. Теперь он пустыми глазами пронизывал пространство. Не видел внешнего. Но видел иное — тысячи, сотни тысяч, тьмы русов и еще тьмы народов иных, диких и полудиких, по всем бескрайним, необъятным землям, в которых царят его мысли, его разум, его воля. Нет, ничего он не понимал тогда, мальчишкой… власть это не право приказывать всем и всему, вершить судьбы чужие, сдвигать с места рати несметные и горы, казнить и миловать, созидать дворцы свои и разрушать дворцы врагов… Нет, власть — это совсем иное. Власть — это страх, постоянный страх пред окружающими тебя, пред воеводами, боярами, советниками, готовящими тебе погибель и жаждущими сместить тебя, пред женами и наложницами твоими, берегущими для тебя кинжал или бокал с ядом, пред… детьми твоими — что ждут смерти твоей, что грезят о престоле! Сейчас, ничего не видя вокруг, не обладая еще властью, а только прикоснувшись к ее следу на этих плитах под ногами, на ступенях, на этом черном и невзрачном на вид стуле-кресле, он начал понимать ненавистного отца. Великого князя — нет, он не убьет его, не за что убивать, нет права убивать сидящего на престоле и хранящего себя и свой престол. Нет! Но он отомстит ему все же, отомстит страшно, праведно — он сгноит его в темнице! и пусть от нетемного поруба не осталось ни следа! есть другие, еще безысходное! Он будет держать его столько же, сколько сидел сам — это станет лучшей местью, справедливой и честной. Ну, а коли Род не отпустит батюшке столько лет жизни, значит, так тому и быть!
