* * *
Вписано, конечно, не было. Вопрос о престолонаследии оставался открытым. Но ведь брачный контракт — это не завещание...
Или она обманно утешает себя, твердя; «Брачный контракт — не завещание, брачный контракт — не завещание...» А на деле утешения эти — самообман. Ежели бы отец был твёрдо уверен, в твёрдой уверенности пребывал бы, и что ему бумаги — завещание ли, брачный договор — всё едино — вписал бы ясными словами чёткими... Но нет, не вписал...
Или она просто не должна, не следует ей столь безоговорочно, безоглядно доверяться отцу... Даже отцу!.. И никому... Она ведь знает, и все знают: вопрос о её замужестве решился чуть не в последний момент... Один только худенький, сероглазый, наивный полагал, что всё давно решено и она — его невеста... И что же она? Глупенькая, наивная? Тоже верила? А никому нельзя доверять, никому... И отцу...
* * *
Да, и вправду никто не ведал в точности, до самого конца, до самого последнего момента — не ведали. Один лишь герцог, худенький Карл-Фридрих счастливо пребывал в полной убеждённости. А Берхгольц, Бассевиц, Штамке — ещё и трусили порядком. А если бы в самый последний момент государь вдруг объявил бы, что желает всё же выдать за герцога младшую цесаревну Елизавет Петровну... И что тогда? Худенький, сероглазый упирается и мчится прочь, схватив под мышку шляпу и в плаще, развеваемом ветром северным холодным. Всё летит к чертям! Все надежды на помощь, на союз этот с империей новой, с Россией, на помощь — в будущем, когда-нибудь — всё к чертям!..
И когда всё завершилось успешно, брачный контракт был заключён, голштинцы вздохнули... хотя никаких письменных обещаний дано не было... Но ведь ещё — впереди — завещание — возможное объявление Анны наследницей...
Покамест Берхгольц записал:
«Надобно заметить, что несравненная, прекрасная принцесса Анна назначена в супруги нашему государю, чего и мы все горячо желали. Таким образом, теперь кончилась неизвестность — на долю старшей или младшей принцессы выпадет этот жребий. Хотя ничего нельзя сказать против красоты и приятности последней, однако все мы, по многим основаниям, желали от всего сердца, чтобы старшая, то есть принцесса Анна, досталась нашему государю».
Дело с парижским сватаньем Елизавет Петровны подвигалось вяло. Государь император Пётр Алексеевич всё хворал, почасту отлёживался в своих покоях.
В другой день после подписания брачного договора герцог впервые был приглашён в покои императрицы — запросто — к семейному столу...
Анна советовалась о своём наряде с мадам д’Онуа. Остановились наконец на белом шёлковом платье. Анна уже была одета, когда доложили о Франце Матвеевиче. Приказала просить. Визиты Санти успокаивали её. Эта всегдашняя мягкость в чертах чуть полноватого лица легко наводила на мысль о том, что всё устроится, уладится; «пронесёт!» — как по-русски говорится. Итальянец с этим своим мягким выражением лица отпускал принцессе дружеские и чуть смешливые комплименты, она невольно улыбалась. Андрея же Ивановича Остермана она побаивалась. У него были такие странные кругловатые брови, и глаза, отчётливо карие, чуть таращились. Когда он только-только начал объяснять ей о государственном устройстве и дипломатии, она чувствовала в его тоне снисходительность невольную. Конечно, он не верил в способности этой девочки, где ей освоить столь сложные материи... Она хмурилась, почти гневалась. Но и вправду было не так просто понять. И часто ей, после французских исторических книг в особенности, казалось, что отец поступил неверно и она, она бы содеяла вернее, лучше... Тогда заставляла себя углубляться в отцовы деяния и видела уже не жестокость, не поспешность, но, напротив, разумную медленность и постепенность. Только это были медленность и постепенность российские, в этом ритме российском, угаданном отцом, в этом ритме, едином с этим ритмом его сердца... И размышляла, размышляла... Да, учреждение Сената, верховного органа управления страной. Он, самодержец, сам назначал членов Сената. Но возможно ли было — в самом начале — иначе? И ведь это преемникам отца надлежит ощутить момент, когда — возможно будет... «Табель о рангах» — новый порядок прохождения службы для дворян. Теперь главным делалось не прежнее — порода, происхождение, но иное совсем — личные способности, навыки, образование. Так поднялись неродовитые дворяне — Толстой, Неплюев, Апраксин. А московский вице-губернатор Ершов, президент Ратуши Курбатов, те и вовсе из крепи, из крепостного состояния выбились... Она твёрдо решила одолеть эту снисходительность своего нового учителя. Спервоначалу думала взять рассуждениями. Но он вовсе не был готов принимать всерьёз рассуждения хорошенькой девочки о политике и державном устройстве. Тогда переменила тактику и стала задавать вопросы. Решила, что иной умный вопрос дороже стоит иного пространного суждения. По-первости он все её вопросы безоговорочно почитал наивными. Но совсем немного времени миновало, и уже отвечал всерьёз, и уже вместе рассуждали... Но всё же она Андрея Ивановича побаивалась. И, быть может, потому, что уставала от этого своего состояния скованности напряжённой в беседах с ним...
