Лизета деланно отворотила головку к большому окну.
— Аннушка, прочесть тебе стихи?
Головку преклонила набок, в голосе сделались мечтательность и некая унесённость... Анна и прежде знала, что её меньшая сестрица охоча до стихов. Но что всё это означает сейчас?..
— Прочти, ежели охота пришла. А чьи же стихи?
— Нет, я сперва прочту. Слушай!
Елизавет принялась говорить на память:
Ах, что есть свет и в свете? Ох, всё противное!
Не могу жить, ни умереть. Сердце тоскливое,
Долго ты мучилось! Неупокоя сердца
Купидон, вор проклятый, вельми радуется.
Пробил стрелою сердце, лежу без памяти,
Не могу я очнуться, и очи плаката,
Тоска великая сердце кровавое,
Рудою запеклося, и всё пробитое.
Анна внимательно слушала. Ритмические строки почти невольно захватывали, возбуждали нежность и жалость...
— Чьи же стихи? — спросила Анна почти нетерпеливо.
— Нет, погоди, я тебе ещё прочту!..
Вы, чувства, которые мне
Одно несчастье за другим причиняете
Вы указуете, вы мне восхваляете
Прелесть Солнца моего!
Солнце улыбается мне,
И вновь — темнота.
Увы, несчастья
Предопределены судьбою...
Это стихотворение уже было немецкое, и Лизета по-немецки его и проговорила. Анна нахмурилась. Неужели это... его стихи? А ведь она и не так много думала о нём последнее время... Его стихи... Это вовсе не порадовало. Почувствовала, что почти гневается. Он не должен был... Это стихи о ней? К ней? Но неужели возможно иное? Почему Лизета сказывает их на память?..
— Чьи это стихи, Лизета?
— Скажи спервоначала, понравилось ли тебе? И которое — более?
— Понравилось ли? Пожалуй. Пожалуй, в немецком более складу. Чьи это стихи?
— Более складу? Возможно. А всё же мне русское понравилось более. Оно такое... Вот Феофана Прокоповича вирши, они торжественные и важные. А песенницы когда поют, хорошо, ладно, о любви, но всё же — не стихи. А тут — стихи. Русские стихи о любви! Но и немецкое стихотворение, и русское — оба писаны одним лицом.
— Чьи стихи? — строго повторила Анна.
Лизета поняла, что более нельзя медлить. Но ничего не сказала, только лицо её сделалось пасмурно. Махнула рукою — туда — на окно. И в этом взмахе девичьей руки были — неопределённость, страх, робость... Туда, на площадь. Туда, где голова отрубленная... Анна поняла.
— Боже! Господи! Елизавета, зачем? Не надобно было... Нет, нет, нет...
Это стихи отрубленной головы! Стихи того, кто превратился в отрубленную, отделённую от тела голову...
Но не должно, чтобы у казнокрада были такие стихи. Нет! А ежели... Но тотчас Анна поняла, что эти строки никак не могут быть обращены к императрице... Стало быть, невиновен? И ничего не было? Стихи — лучшее доказательство?..
— Вот, — заговорила Лизета, — о человеке одно сказывают, а он, выходит, совсем иной. Ведь то, что человек сам о себе сказывает, оно-то и есть правда.
— С чего ты взяла? Разве не может человек солгать?
— В стихах — нет, не может! В таких — не может, — объявила Лизета с торжеством.
— Да что в них ты нашла, в этих стихах? Разве не читывали мы стихи немецкие и французские куда получше, поскладнее?
— Да я о русских! Подумай, русские стихи о любви!
— Откуда они у тебя?
— Маврушка дала списать, в списках они ходят. Я и тебе спишу, если хочешь...
— Хорошо. Спиши на хорошем листе. Благодарю тебя. Мне сейчас одной хочется побыть.
— Аннушка! Ты вот не делишься со мною, позабыла сестру. А я-то друг твой нелицемерный...
— Я знаю, Лизета, знаю. Я верю. Мы поговорим. Но не сейчас. У меня сейчас голова разболелась. Ты пойми! Эти стихи... и участь того, кто написал их... Я побуду одна...
И уже оставшись в одиночестве желанном, никак не могла избавиться, оторваться... нет, и не от воображаемой картины, и не от мысли, а от фразы...
«Стихи отрубленной головы... Стихи отрубленной головы... Стихи отрубленной головы...»
А мысли, пробивавшиеся, прорывавшиеся сквозь навязчивую фразу, были о герцоге, о худеньком, сероглазом... Он ведь не поймёт, что с ней творится сейчас. Он никогда не поймёт. И зачем всё? И кто он? Какой он на самом деле? И какая из неё радетельница о благе государственном? И возможно, всё это — одно прельщение, сама себе внушила о своём призвании высоком. А всего-то выйдет из неё баба несчастная...
