Но за ней следят. Мать проговорилась. Почему? Кому? Что она, мать, любит этого «кого-то», влюблена? Мать, столь отцом возлюбленная... Или тут другое? Что? О! Страх. Страх — вот оно! Мать боится. Её запугивают. И Анна знает, понимает, кто запугивает её мать. Монс! И ещё (а может быть, эта фигура поважнее) — Меншиков! Он знал мать совсем юной, он знает о ней, он способен запугать её. Но Анна будет действовать. Более не останется девочкой, терпеливо ожидающей чужих воздействий на свою судьбу. Нет! Не будет. Покончено с этим!
* * *
Присев на плотный ковёр-половик, изящная, беззаботная, в лёгком платьице холстинковом, голландского покроя, Анна завела назад обе тонкие руки, оперлась о пол и весело, тонко-звонко смеялась...
Маленькая сестрица Натальюшка удерживала слабыми ручками большую куклу, пёструю и растрёпанную, и, тоже смеясь, неловко бодала кукольной головой старшую сестру. Притворные попытки Анны уклониться ещё более смешили маленькую девочку. Неловко покачнувшись, Натальюшка с размаху уселась на ковёр. Громко пискнула. Две няньки бросились из соседнего покоя. Не ушиблась ли меньшая цесаревна? Протянули руки, хотели подхватить. Но девочка поднялась сама. Большой куклой отталкивала докучные руки... Анна склонилась вперёд, пальцы на колене, чуть приподнятом, сцепила...
Маленькая болезненная Наталья. А ведь тоже... возможная наследница подрастает...
— Играть! Играть! — Вырвавшись от нянек, Натальюшка ковыляла с куклой...
А ножки-то кривенькие, гусем, — бедняжка... Анна взяла из слабых ручек большую куклу, легко поднялась с ковра, распрямилась. Куклу подняла над головой.
— Высоко! Высоко! — вскрикивала маленькая...
В соседнем покое — голоса. Анна давно прислушивается. Нет, это меж собой толкуют Натальюшкины няньки. Анна продолжает свою игру с ребёнком и ждёт.
Внезапно приходит на мысль: а насколько искусно она скрывает своё напряжённое ожидание? Обо всём уговорено. И она ведь нарочно пришла сюда, в комнаты маленькой сестры. Здесь некому следить, наблюдать... Кому есть дело до её игры с маленькой? Вот если бы она прошла в покои государыни...
Но скоро ли? Неужели и сегодня не удастся?..
В комнатах самой младшей цесаревны — под стеклянным колпаком голландские часы — на корпусе деревянном сложил крылья медный петух. Стрелка точёная близится к римской цифири «XII». Вот сейчас обе стрелки, большая и малая, соединятся, сольются в одну... Соединились! Петух пробудился, к удовольствию ребёнка захлопал крыльями... Так... Значит, и сегодня не удалось.
Но в дверях появляется мадам д’Онуа, приседает...
— Конец игре покамест! — Аннушка кладёт куклу на ковёр. Девочка понимает, что её старшая сестрица намеревается уйти. Личико морщится... — Нет, нет. — Анна ласково унимает. — Ежели станешь кукситься сейчас, не приду более к тебе, навещать не стану, вместе играть не будем. Тебе за кушанье пора, а мне — за урок...
Анна скользнула к дверям. Няньки унимают ребёнка. В дверях Анна успевает обменяться несколькими французскими словами с мадам...
Итак, сегодня!..
Охваченная невольной приподнятостью, Анна спешит. Надо унять себя, надобно унять. Ведь она ещё не знает, чем завершится её затея. Разве она когда-нибудь говорила с ним вот так, серьёзно, с глазу на глаз? О, кажется, нет!..
Дворец невелик, но и в этой малости сыщутся, когда занадобится, потайные дверцы. Принцесса и её старая учительница скользят в одну из них. Глухая улочка. За угол... Карета ждёт...
И в то же самое время принцесс Анну и Лизету все, кому захочется, могут приметить в другой карете, в окрестностях Летнего сада, «царского огорода». Одетые в приметные по выходам прежним нарядные платья, прогуливаются принцессы в карете щегольской...
Невзрачный экипаж катит в сторону Петергофа...
Ах, быть может, и не следовало уговариваться с Маврушкой Шепелевой и Лизетой, быть может, оно лишнее, уговор такой, ребячество, озорство... чтобы Маврушка нарочно рядилась в её парадное платье... Может, совсем пустая мера... Кому нужно, тот всегда уследит. А, впрочем, нет, пусть, делу не во вред. И приятно думать, что и она, Анна, умеет думать и рассчитывать, как взрослые, опытные...
