Бассевиц объяснял, как расположены при дворе ныне придворные и почему это Монсы... Потому что императрица против подобного брака... И поговаривают о Монсе...
— ...что он является любовником её величества...
Бассевиц продолжал объяснять. Что надобно делать, как надобно вести себя, кому и что надобно будет говорить...
— Я говорить не могу... я не буду... Наконец, у меня сил нет! — Герцог пристукнул о столешницу донце бокала...
Бассевиц объяснял терпеливо, что прежде всего будут говорить сам Бассевиц и Андрей Иванович Остерман, они будут говорить...
Герцог уловил имя Остермана, поднял бокал и сказал тост за здоровье Андрея Ивановича...
Желанное кружительное забвение охватывало, почти непонятные объяснения обнадёживали. Герцог двумя согнутыми пальцами правой руки подтолкнул к Бассевицу табакерку..,
— Ты открой, понюхай... Чем это пахнет... так... хороший странный аромат...
Бассевиц понюхал...
— Это донник, ваше высочество, русская степная трава...
— Очень хорошо!.. — выдохнул герцог...
Бассевиц щёлкнул крышкой...
Вычеканенная женская фигура повергала тёмного воина, цветочек раскрывал лепестки...
* * *
— Как ты знаешь, Лизета?! Государь... отец высылал его? Но почему? Почему? И ты верно, верно знаешь о том, что государь передумал? Ты верно знаешь? Скажи мне, всё скажи!..
Лизету даже удивило немного, что Аннушка в этот раз не плакала, не раскисала квашней, а была даже как-то почти гневна и горделива. И была — а такое Лизета ощущала редко — была в этот раз старшей. И это не мог быть доверительный, прерывистый девичий разговор с крепкими объятиями, внезапными поцелуями в щёку...
Они сидели друг против друга. Стулья с гобеленовой обивкой светло-зелёной поставлены были по обе стороны холодного камина. Анна распрямилась и глядела так решительно и — опять же — с этой странной горделивостью, будто сознавала какие-то свои права и свою какую-то власть.
Лизета рассказывала всё, что удалось узнать. Прежде при таких своих рассказах Лизета ясно ощущала своё превосходство над сестрицей, ничего вызнать не умеющей. Но сегодня Елизавет почувствовала себя младшей, которой и надлежит всё вызнавать и докладывать старшей. Подобное чувствование не было приятно. И Анна даже и не примечала, каково сейчас Лизете, занята была только собою...
Лизета рассказала честно всё. Камергер Монс интригует и настраивает посланника Кампредона, Кампредон говорит государю о намерениях французского двора, Балкша, государю давняя короткая знакомая, уверяет, что пребывание герцога при дворе в отсутствие государя погубит репутацию принцесс. Бассевиц и Андрей Иванович Остерман что-то сказали государю, сумели убедить его, и он уже не отсылает герцога...
Лизета замолчала и почувствовала, как Анна перевела дыхание.
— Тебе это верно известно? — спросила Анна.
— Совсем верно!
— Ты не договорила чего-то. — Анна нахмурилась. — Договори...
— Не знаю... — обронила Лизета...
— Договори!.. — Нахмуренная Анна странно так походила на отца, невольно хотелось послушаться её...
— Не знаю, надобно ли...
— Если ты узнала, стало быть, надобно, чтобы сейчас сказала мне.
— Я нечаянно узнала...
— Не верю. Ты хотела узнать. В нечаянность, уж прости, не верю.
— Быть может, и сама уже знаешь... — осторожно начала Елизавет...
— Не знаю. Ты полагай, что нет, не знаю!.. — Никогда ещё Анна не являлась таковой...
Елизавет уже надоедала эта игра. Сказать — и с концами! Но неужто Анна знает? Совсем на Анну не похоже...
Елизавет глаза отвела.
— Слухи есть и толки, будто источником всякого дурного отношения к голштинскому герцогу — рама государыня...
Анна спокойно кивнула, будто музыку слушала и такт головкой отмеряла.
— Но ты, Лизета, не всё сказала, скажи до конца...
— Ты сама знаешь, не стану я терпеть этих твоих нарочитостей. Не смей издеваться надо мною! Слышала?!
Анна подалась вперёд.
— Лизета, я прошу тебя, — зазвенел голос, но оставался горделив. — Надобно мне, чтобы ты, ты сказала! От тебя хочу услышать... Не подслушивать девок, не от мадам д’Онуа, не от Маврушки Шепелевой!.. Ты, сестра моя, скажи мне прямо, ужели правда?..
